Что такое эффективность научного руководства

Исследование проблемы научной эффективности должно предполагать ее разрешимость, включающую как теоретическое обоснование, так и основанные на нем практические действия. Конечно, было бы слишком большой претензией утверждать, что этот текст сможет определить все необходимые условия, а также описать детали пути к цели. Однако исследование следовало бы признать не только не результативным, но и бессмысленным, если бы в нем не был бы намечен такой путь, по крайней мере в контексте определенного истолкования самой проблемы и той концептуальной базы, которая выбирается для ее интерпретации. Обосновывая осмысленность предприятия, мы опишем кратко ряд шагов, которые необходимо сделать для его осуществления. О результативности же следует судить читателю, причем в первую очередь тому, кто решается на конкретные практические действия в этой области. Следует отметить, что за рамками данного пути остаются те теоретические разработки и практики, которые строятся на основании отсутствия проблемы, или, точнее на ее забвении, не принятии во внимание. В такой ситуации научная эффективность представляет собой двоякую задачу: для ученых — ее достижения, для научных менеджеров — ее измерения и стимулирования. Все это остается за рамками не в силу незначительности, а лишь потому, что может быть понято в своей конструктивности только в контексте разрешаемой проблемы.

В самом общем виде исследуемую проблему можно понять как противоречие между внешним требованием эффективности, предъявляемым к науке, и автономией как существенной характеристикой научной деятельности². Указанное противоречие выражается в так называемом кризисе институциональных взаимодействий или конфликте интересов сообщества ученых и иных социальных субъектов в поле науки. Среди таких субъектов особая роль принадлежит тем, кто осуществляет управление, обладая властным ресурсом принятия решений относительно научной деятельности, оказываясь проводниками внешнего требования эффективности, закрепляя своими действиями status quo академического капитализма и гетерономии. Проблему, таким образом, следует рассматривать как препятствие развития науки, основанное на отсутствии конструктивного взаимодействия всех общественных сил относительно эффективности научных исследований, а ее решение связывать с восстановлением взаимодействия или созданием условий для него.

Как удержать проблему или О предрассудке поспешности

Прежде всего следует подчеркнуть, что проблема не будет решаться, пока требование эффективности и сопровождающие его процедуры оценки будут истолковываться как внешние по отношению к научной деятельности, а гетерономия — абстрактно противопоставляться автономии. Осознание проблемы — понимание того, что автономия и эффективность в равной степени оказываются характеристиками научной деятельности, — должно сопровождаться стремлением удержать ее и разрешить. Однако не всегда действительно проблематичным оказывается то, что попадает в поле дескрипции или объяснения под таким именем. Это отчасти оправданно, ведь удержание проблемы и даже осознание ее существа — конфликта в основании собственной деятельности — требует особой решимости и искренности. О такой решимости пишет Декарт в начале «Второго размышления», когда признается в готовности идти до конца в поиске необходимых условий очевидности, хотя для этого приходится поставить под вопрос то, что вселяло ранее уверенность и позволяло действовать³. Оба стремления — найти основания для мышления и практик, а также подвергнуть сомнению имеющийся фундамент знаний — на первый взгляд противоречат друг другу и потому провоцируют к поспешности, связанной с предпочтением одного или другого в качестве собственного и, соответственно, пренебрежением вторым. Данное предпочтение создает лишь видимость разрешения проблемы, но на самом деле приводит к тому, что она пропадает из поля зрения. В случае Декарта можно было пренебречь поиском очевидности, поспешив погрузиться в пучины скептицизма, не дойдя до понимания жеста сомнения как достоверного модуса собственного мышления. Или поспешить остановиться на промежуточной предпосылке рассуждения, предъявив ясность и отчетливость математических начал или напомнив раньше времени себе и читателю: все же Бог не обманщик. Тогда предложенное Декартом основание науки не было бы предельно достоверным, тем, за которое можно отвечать, будучи его субъектом.

Проблематизация оснований мышления в «Размышлениях» Декарта может служить конструктивной метафорой первого шага на пути решения проблемы эффективности научных исследований, которую мы определили как существенное противоречие между требованиями автономии и эффективности научной деятельности. В такой ситуации важно увидеть и удержать оба требования в их единстве и почти неразличимости, не пренебречь ни первым — как устаревшим и не отвечающим вызовам современности, ни вторым — как внешним, несущественным, лишь методическим, не имеющим отношения к содержанию и развитию науки. Именно это удержание проблемы не дает успокоиться на ее неокончательных решениях.

Практики научного сообщества, отвергающего рациональность эффективности, или, напротив, научного менеджмента, пренебрегающего автономией в погоне за результативностью науки, демонстрируют отчасти оправданное, но ограниченное поспешное решение проблемы, предполагающее выбор «позиции эффективности» либо «позиции автономии». В современной исследовательской литературе есть немало примеров обоснования такого выбора. С одной стороны, это демонстрация преимуществ академического капитализма и коммерциализации образования, когда условия конкуренции между университетами и между профессорами способствуют борьбе за собственную исследовательскую и преподавательскую идентичность⁴. Или же доказательство того, что научное сообщество в своей защите автономии оказывается верным утопическим ценностям прошлого и проигрывает, не желая выбирать будущее⁵. С другой стороны, это защита автономии, опирающаяся на подчеркивание негативного влияния требования эффективности, связанного по преимуществу с использованием количественных показателей ее оценки⁶.

Убеждение, которое все же в большей или меньшей степени разделяют представители научного сообщества, не только критикующие существующие системы оценки эффективности, но и предлагающие их усовершенствования, состоит в том, что без учета общественного воздействия и многообразных социальных связей понимание научной деятельности не будет полным. Наука, очевидно, не существует в башне из слоновой кости, а ее автономию не следует мыслить как отдельность и самодостаточность. Удержание проблемы должно сопровождаться обнаружением теоретического и исторического основания данного убеждения, то есть представлением необходимой взаимосвязи таких характеристик научной деятельности, как эффективность и автономия. Существенным при этом оказывается изменение в интерпретации термина «эффективность»: отказ от узкого понимания, связанного с экономическим смыслом разницы между доходом и вкладом в пользу широкого, включающего способность и актуальность воздействия научной деятельности на саму себя и на иные общественные и культурные практики современности.

Исторический анализ употребления концепта эффективности, в том числе в контексте дискуссий об общественном значении науки и образования, показывает, что его узкий экономический смысл возникает только к началу XX века. До этого эффективность была тождественна результативности, причем понималась часто не в утилитарном смысле конкретной пользы, но как альтернатива замкнутости и самодостаточности. С таким широким смыслом требования эффективности была связана, в частности, критика средневековых университетов и идея возникновения новых научных и образовательных учреждений в XVIII — начале XIX века. В эпоху становления немецкого классического университета эффективность отнюдь не противостояла новому пониманию автономии — следованию всеобщему интересу, но дополняла его⁷.

Теоретически включение эффективности в самоопределение науки, может быть продемонстрировано на нескольких уровнях. Первый следует назвать внутринаучным. Здесь воздействие на другого трактуется как условие первоначального признания идей, приобретающих в конкретном сообществе ученых статус распределенного и в пределе объективного знания⁸. Кроме того, от объектов, как бы они ни истолковывались в научном исследовании, также ожидается реакция в ответ на воздействие. Будет ли эта реакция подтверждающим догадку ответом или отпором и возражением, коль скоро научное исследование включает экспериментирование, своего рода тяжбу с реальностью, последняя оказывается полем проникновения эффектов научной деятельности. Также на данном уровне оправданно говорить об эффективности той или иной методологической стратегии, влияющей на развитие определенного направления исследований⁹. Все указанные эффективные процедуры могут быть названы внутринаучными, поскольку осуществляются еще до того, как построение знания завершено и определено в своем отношении к внешнему.

Второй уровень — интертеоретический, или междисциплинарный, где научное знание, будучи уже относительно завершенным, проходит процедуры обоснования, связанные с совместимостью различных теорий друг с другом¹⁰. Такого рода совместимость включает, по крайней мере имплицитно, производство эффекта, обоснование возможной значимости одной завершенной теории для других. Это действие обоснования и признания может быть понято как непосредственное применение в иных научных исследованиях, или как междисциплинарное взаимодействие. Практики междисциплинарности осуществляются непосредственно, формируя так называемые зоны обмена между соответственными дисциплинами, взаимно заинтересованными в результатах друг друга. Или для их осуществления требуется посредник, организующий коммуникацию путем перевода, транслирования результатов¹¹. На данном уровне, так же как и на предыдущем, эффективность в широком смысле слова признается в качестве существенной характеристики исследований самими учеными, входя в перечень современных критериев научности под именем интерсубъективности. Научное знание при этом, несмотря на собственную завершенность, не является закрытым.

Третий уровень — вненаучный, или институциональный, на котором больше всего очевидна и проблематична научная эффективность в качестве внешнего требования, однако и здесь эффективность нельзя не считать собственной характеристикой научной деятельности, коль скоро признается открытость науки взаимодействию с иными социальными институтами и закономерность ее заботы о собственной легитимации.

За этими тезисами о единстве и совместимости трудно не заметить фактичности существующего сегодня противоречия между целями науки и требованием эффективности с конкретными формами оценки, вынуждающими ученых подстраиваться под них, трансформировать свои исследования, менять способы их репрезентации. Потому следующим шагом на пути раскрытия проблемы научной эффективности должен быть анализ возникновения отчуждения этого требования от существа научных исследований. Удержание проблемы подводит к ее уточнению — в фокусе теоретического внимания и практического действия оказывается не просто противоречие характеристик, но тот необходимый комплекс обстоятельств, при котором требование эффективности начинает осознаваться противостоящим требованию автономии, приобретает видимость внешнего. Два образа пути, ведущего к такому отчуждению, могут быть описаны как дополняющие друг друга.

Отчуждение эффективности или о наукометрии как центре проблемы

Первый образ связан с представлением науки самой по себе, безотносительно к внешнему контексту ее бытия. Предварительный анализ уровней, где может быть обнаружено единство эффективности и автономии, показывает, что «превращение во внешнее» должно быть связано с завершенностью научной деятельности, со становлением объективированного научного знания, оказывающегося своего рода ответом на проблемные вопросы или решением задач. Формирование такого знания — одна из целей научной деятельности. «Задача любой науки — построение и развитие знаний. Опираясь на существующие программы исследования, реализуя их, наука ликвидирует незнание и получает знание. От незнания к знанию — вот путь науки»¹². Об этом же пишет и А. Эйнштейн, определяя в качестве позитивной причины научной деятельности стремление человека «создать в себе простую и ясную картину мира для того, чтобы оторваться от мира ощущений, чтобы в известной степени попытаться заменить этот мир созданной таким образом картиной. <…> На эту картину и ее оформление человек переносит центр тяжести своей духовной жизни, чтобы в ней обрести покой и уверенность, которые он не может найти в слишком тесном головокружительном водовороте собственной жизни»¹³. Следует отметить, что в этом пассаже Эйнштейн пишет о том, что такой мотив определяет деятельность не только ученого, но и художника, поэта, философа. Что, однако, отличает картину мира ученого, так это претензия на объективность языка науки и сформулированных на этом языке суждений. Причем объективность понимается как преодоление субъективности.

В результате такого преодоления происходит замена мира, самой реальности картиной, которую как будто никто не создавал. Если посчитать такую замену оправданной, картину достаточно полной, а преодоление субъективности завершенным, что-то существенное оказывается упущенным. Это существенное — два взаимосвязанных момента, также определяющие научную деятельность. Первый — субъект производства научной картины мира, внимание к которому позволяет удержать зазор между всегда неполной и всегда отчасти субъективной картиной и самим миром¹⁴. Второй — сама деятельность, условия производства картины, которые оказываются скрытыми за представленным результатом. В пространстве этих условий — неопределенность итога, бóльшая очевидность вопросов, чем ответов, открытость взаимодействию с различными заинтересованными участниками¹⁵. Внутреннее противоречие научной деятельности состоит в том, что подобное сокрытие столь же естественно, сколь необходимо выявление упущенного. Пограничным элементом, оказывающимся условием сокрытия, выступает представление завершенного научного знания для распоряжения и использования любым заинтересованным в этом представлении другим. Предполагается, что в своей заинтересованности в результатах научной деятельности другой освобожден от необходимости обращения к скрытому элементу субъективности научного знания и его производства и не обязан раскрывать производителю научного знания основания собственной заинтересованности. На основании отсутствия необходимости приводить эти интересы к взаимодействию и взаимной очевидности возникает возможность их несовпадения, и даже противоречия. Так возникает фигура внешнего другого и жест внешнего требования эффективности.

Второй образ того же пути определяется социальным контекстом бытия науки. Процессы ее институциализации с конца XVII века — возникновения первого научного журнала в 1665 году «Philosophical Transaction» — сопровождаются формализацией публикационной деятельности или научной коммуникации. Формы представления научных исследований в сети публикаций с этого времени претерпевают множество изменений, связанных с подчеркнутым значением процедур оценки исследования, а также с ролью журналов в институциализации определенного научного направления или в конкурентной борьбе за признание¹⁶. Однако в целом важность периодики как условия внутринаучной коммуникации не подвергается сомнению в современности¹⁷. Понимается ли научное сообщество как уже существующее или как регулятивная идея коммуникации, оно всегда связано с тем, что ученые пишут о результатах исследований и пишут не в стол¹⁸.

Формирование сети научных публикаций происходит в интересах самого научного сообщества, которое получает возможность так называемой отложенной или непрямой коммуникации. Формализация этой сети, осуществляемая уже в XX веке, также служит этим целям: ускорению поиска информации, проверке восприятия сообществом собственных идей. Такая формализация, реализуемая через создание баз данных и индексов цитирования, оказывается своего рода визуализацией результатов научной деятельности, самой научной коммуникации. Однако эта визуализация может использоваться внешним другим. Во-первых, учеными, изучающими науку, картографирующими ее развитие и современное состояние¹⁹. И, во-вторых, управляющими структурами, использующими формализованные показатели в научном менеджменте в качестве средства оценки эффективности научных исследований. Важно подчеркнуть, что не только в первом, но даже во втором случае использование такой визуализации научной деятельности может осуществляться в интересах научного сообщества. Так, исследователи отмечают, что разработки В. Налимова относительно формализации науки как информационной системы предполагались автором не в последнюю очередь для того, чтобы стать заменой субъективным командно-административным методам управления наукой²⁰. Но подобное использование при определенных условиях приобретает форму внешнего требования и в качестве такового воспринимается научным сообществом²¹.

Эти два образа представляют путь отчуждения эффективности с точки зрения научного сообщества. Оказывается, что в самой научной деятельности присутствуют условия подобного отчуждения: необходимость пусть относительного, но завершения исследования, а также использование формализованной сети научных публикаций. Можно привести дополнительные аргументы внешних науке субъектов. Во-первых, потребность государства в управлении наукой, возрастающую соразмерно ее превращению в основную производительную силу общества и актуализации неоднозначности последствий научной деятельности²². Во-вторых, необходимость простого и универсального средства оценки значимости исследований, позволяющего, не вникая в их сложность и вариативность, выстраивать ожидания, формировать заказы, распределять финансирование, контролировать результаты²³. В-третьих, готовность общества (сохраняющаяся по сей день) воспринимать количественные соотношения как адекватный способ определения значимости во всех областях деятельности, начиная с экономики и заканчивая определением качества жизни.

На пересечении этих внутренних и внешних тенденций и аргументов находится наукометрическая репрезентация науки. Несмотря на то, что в процессе управления наукой используются не только количественные показатели, связанные с наукой как информационной системой, именно они оказываются в центре проблемы. Данная репрезентация одновременно и соединяет науку и иных участников научной коммуникации, в том числе заинтересованных в науке социальных субъектов, и разъединяет их, представляя собой простое и универсальное средство управления, заслоняющее для научного менеджмента существо исследовательской деятельности, провоцируя тем самым кризис институциональных взаимодействий.

Концептуальное основание проблемы

Для того чтобы описание указанной трансформации — становления внешним требования эффективности и наукометрии разделяющей границей — было строгим и, кроме того, допускающим выяснение условий выхода из кризиса, ею спровоцированного, мы предлагаем использовать два концептуальных каркаса, определяющих одно и то же событие.

Первый — теория превращенных форм в том смысле, в котором она возникает в текстах К. Маркса и получает концептуализацию в качестве методологии социальных и гуманитарных наук у М. К. Мамардашвили²⁴. Случаи конструктивного применения методологии анализа превращенных форм связаны с принципиальным несовпадением описаний наблюдения сложной системы извне и изнутри, а также с теми ситуациями, когда форма внешнего проявления начинает функционировать отдельно, по своим правилам, заслоняя доступ к тому содержанию, общественным отношениям, которые скрываются за нею. Е. Ю. Завершнева пишет о таком отношении к предметности в психологии и, соответственно, о возможности использования подобной методологии в анализе психических феноменов. При этом отмечаются те элементы концепта превращенной формы, которые оправдывают подобное использование. «1) Ведет самостоятельное квазисуществование; 2) восполняет пропущенное звено в системе, обеспечивает ее стабильность; 3) в обыденном сознании действует непосредственно как конечная, не разложимая далее реальность, не исчезающая даже после раскрытия ее механизмов, если сама система не претерпевает изменений; 4) выступает в качестве отправного момента дальнейшего развития системы и индуцирует поле возможных действий, поле понимания, одновременно создавая и области непонимания, недоступные сознанию; 5) исчезает только в процессе развития системы, сменяясь другими формами, либо вместе с распадом всей системы»²⁵.

Сложно не заметить, что наукометрическая формализация научной коммуникации и публикационной активности имеет схожие функции. Она ведет квазисамостоятельное существование, оказываясь существенным аргументом в процедурах принятия решений относительно финансирования научных исследований и кадровых вопросов, обеспечивая тем самым определенную стабильность системе управления²⁶. Существенно, что ее воспринимают как самостоятельный элемент не только те субъекты общественных отношений, которые считаются аутсайдерами, но и сами ученые. Различного рода «игры с показателями» являются симптомом иррационального характера этой формы: любое изнутри становится сложно реализуемым. Четвертый элемент раскрывает роль превращенной формы в последующем развитии системы взаимодействий субъектов, заинтересованных в большей или меньшей степени в результатах научной деятельности. При ее использовании в управлении наукой ряд существенных областей такого поля научных взаимодействий — достаточная обеспеченность материальными ресурсами для конкретных исследований, условия научной коммуникации, свободное время и гарантии стабильности работы, новизна как базовый мотив исследования — порой остаются без должного внимания, вытесняются в качестве незначительных. Третий и пятый элементы говорят о возможной трансформации системы, необходимым, но не достаточным условием которой является раскрытие механизма превращения.

Современная наука как социальный и культурный феномен представляет собой сложную систему общественных взаимосвязей, различным образом воспринимаемую изнутри и изнутри. Такое различие конституирует проблему эффективности научных исследований и оправдывает применение к ее исследованию методологии анализа превращенных форм. Три следствия определяют конструктивность применения этого концептуального аппарата. Во-первых, хотя раскрытие механизма превращения само по себе не приводит к изменению системы, оно позволяет конкретизировать это изменение, связывая его с выведением на свет того, что считалось ранее вытесненным, неучтенным, а также с трансформацией превращения, в стремлении его устранить или уменьшить. В-вторых, становится очевидным, что субъектом изменения системы может и должно быть сообщество (общественный класс), осознающее свою собственную деятельность как скрытое основание превращения и признающее закономерность механизмов превращения — актуализации внешнего в культуре. В-третьих, идея М. К. Мамардашвили о «необходимости превращения» указывает на то, что проблема не является случайной и будет воспроизводиться в дальнейшем.

Второй концептуальный каркас, который можно использовать для прояснения проблемы эффективности научных исследований, не противоречит предыдущему, но дополняет его. Он связан с так называемым кризисом научных репрезентаций. В общих чертах указанный кризис, попадающий в поле внимание современных социальных исследований науки, раскрывается следующим образом. Научная деятельность включает в себя процесс и его результат — знание, представленное в той или иной форме: образа, понятия, идеи, нарратива. Научную репрезентацию следует толковать и как глагол, обозначающий процесс производства или даже сотворения знания, и как существительное, определяющее то, что получается в итоге научной деятельности²⁷. В первом случае речь идет о событиях взаимодействия большого количества заинтересованных и осознающих эту заинтересованность агентов и элементов реальности — ученых и дилетантов, ожидающей результатов публики и заказчиков различного рода, уже имеющихся знаний, а также вопросов и выдвигаемых гипотез, технических устройств, и иных материальных ресурсов. Во втором случае репрезентация может быть понята уже как завершенное «отражение реальности». При этом она, представительствуя за реальность, содержит в себе опасность ее подмены и замещения — возникновения кризиса. Г. Маркус и М. Фишер, используя концепт кризиса репрезентаций для характеристики современных исследований в гуманитарных науках, определяют его «как разворот маятника от того периода, в котором парадигмы или обобщающие теории относительно безопасны, к тому, когда они теряют свою легитимность и авторитет. Когда теоретический интерес обращается к проблемам интерпретации деталей реальности, ускользающей от способности доминирующих парадигм описывать и объяснять ее»²⁸. Опасность замещения становится актуальной тогда, когда главенствующая теория перестает представлять реальность во всей ее полноте, что, в свою очередь, препятствует дальнейшему развитию научного познания.

Так понятый кризис научных репрезентаций или репрезентативизма провоцирует появление нерепрезентативистских концепций научного знания, предполагающих, что работа с представлением реальности не определяет науку по существу²⁹. Однако, так же как и в случае проблемы научной эффективности, проблематичность репрезентаций должна быть удержана. Признание того, что репрезентации, с одной стороны, необходимы в науке, а с другой — содержат опасность утраты собственной функции представительства, мотивирует искать причины кризиса и определять условия выхода из него с сохранением их значимого статуса. Два взаимосвязанных момента одновременно проясняют существо кризиса и указывают путь выхода. Во — первых, именно догматически принятый универсализм препятствует продолжению работы над более полной репрезентацией реальности. Этот момент не означает необходимости признания множественности представлений, что в философии науки всегда ассоциируется с недопустимым релятивизмом, но трактует единство как идеал, движение к которому никогда не завершается. Во-вторых, существо репрезентации, утрачиваемое в ситуации кризиса, — есть способность служить посредником между реальностью и познающими ее субъектами³⁰. Соответственно, выход из кризиса представляет собой критику догматизма единого представления реальности и работу над восстановлением его медиального статуса.

В нашем случае проблемы научной эффективности речь идет о представлении науки посредством формализованной сети публикаций. Форма такого представления первоначально разрабатывается в наукометрии и используется в исторических и социальных исследованиях науки. Но она перестает быть посредником между всеми действующими субъектами, в той или иной степени заинтересованными в производстве научного знания, когда становится универсальным орудием управляющих наукой структур, заслоняя от них репрезентируемое — саму научную деятельность. Это орудие используется односторонне, без внимания к условиям производства результатов и к интересам научного сообщества. В итоге актуализируется противоречие интересов или кризис в системе научных институциональных взаимодействий, создающий препятствия развитию науки. Применение теории научных репрезентаций в качестве концептуального каркаса исследования проблемы эффективности также оказывается конструктивным, поскольку позволяет раскрыть механизм кризиса наукометрической репрезентации науки и продемонстрировать пути выхода из него.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

В отличие от идей и теорий, статьи – предмет вполне осязаемый и поддающийся
бухучету

Владимир
Арутюнов

Об авторе: Владимир Сергеевич Арутюнов –
доктор химических наук, профессор, заведующий лабораторией окисления
углеводородов ФИЦ химической физики им. Н.Н. Семенова РАН.

Наука стала таким же фактором мировой конкурентной борьбы и условием
национальной безопасности, как передовая промышленность, высокообразованное
население (человеческий капитал) и способность, в том числе и вооруженным
путем, отстаивать свои интересы на международной арене. И, перефразируя
известное выражение про армию, можно утверждать, что те государства, которые не
хотят кормить свою науку, вынуждены будут кормить науку чужую, приобретая за
счет своих природных и человеческих ресурсов доступ к зарубежным технологиям и
товарам.

Они пишут статьи и публикуют их

К сожалению, если понимание значения надежной обороноспособности для
независимого государства у нас уже сформировалось, то в отношении науки такого
понимания со стороны государства пока не наблюдается. Отражением отсутствия
адекватной государственной политики в сфере науки, основанной на понимании ее
специфики, отличной от большинства других видов человеческой деятельности,
является попытка свести вопрос к нескольким количественным показателям.

Однако творческая деятельность никогда не определялась количественными
критериями. Мы ценим Леонардо да Винчи отнюдь не за количество написанных им
картин. Как раз по этому критерию он вполне заурядный, если не сказать жестче,
художник. Мы ценим новые идеи, которые расширяют наши представления и дают
импульс нашему развитию.

Вполне естественно, что любая система управления, если только речь не идет
о чрезвычайных ситуациях, таких как война или масштабные катастрофы, стремится
упростить управляемую ею систему, сведя ее к минимальному числу понятных самой
системе параметров. Этот вполне рациональный подход, являющийся основой
бюрократизации любой, в том числе государственной системы управления, прекрасно
описан в уже ставшем классикой «Законе Паркинсона».

Но для науки (как и искусства) такой подход, в других областях вполне
оправданный, не работает. И это – источник постоянных конфликтов науки и искусства
с государством, в котором бюрократическая основа всегда доминирует. Недооценка
значения науки для нашего государства, претендующего на передовые позиции в
мировой политике и экономике, привела к тому, что управление этой важнейшей
сферой возложено на тех, кто имеет слабое представление о ее специфике.
Нарушена известная максима Ежи Леца, первоначально сформулированная им, правда,
в отношении искусства: «Тот, кто не имеет никакого отношения к науке, и не
должен его иметь».

Для любого профессионального бюрократа, или, как их сейчас называют,
«эффективного менеджера», не имеющего представления о специфике вверенного ему
в управление объекта, естественно стремление найти простые и доступные его
пониманию критерии управления. Чем занимаются специалисты, работающие в сотнях
различных направлений науки, понять действительно сложно. Но известно, что
помимо прочего все они пишут статьи и публикуют их в научных журналах. В
отличие от идей и теорий, статьи – предмет вполне осязаемый и поддающийся
традиционному бухучету. Вот вам и готовый критерий оценки научного труда.

Совсем как в доброе советское время, когда можно было регулярно рапортовать
«наверх» о растущих удоях и тоннах обмолоченного зерна на фоне стагнирующего
сельского хозяйства. Точно так же сейчас можно рапортовать о росте валового
объема публикаций на фоне прогрессирующей стагнации отечественной науки. Ну,
действительно, не отчитываться же отсутствием в отечественной науке даже
потенциальных номинантов на Нобелевскую премию?!

Один академик на миллион населения

Справедливости ради
необходимо отметить, что привлечение «эффективных менеджеров» со стороны к
управлению отечественной наукой и отстранение от этой функции представителей
самого научного сообщества в лице его элиты – членов РАН – произошло не на пустом
месте. Когда официальная численность членов РАН в 20 раз превысила норму
петровских времен (один академик на миллион населения), основную роль в ней
тоже стали играть не самые выдающиеся ученые, а наиболее «эффективные
менеджеры» от науки, менее своих коллег обремененные научными изысканиями.

Как следствие перехода управления российской наукой к бюрократии, будь то
увенчанная академическими регалиями верхушка РАН или внешние управленцы, на
первый план выдвигаются количественные критерии, позволяющие регулярно радовать
руководство «положительной динамикой» вверенной области. Отечественная
бюрократия прекрасно освоила технологию постоянной генерации новых программ и
концепций ожидаемого светлого будущего, желательно за пределами срока возможной
констатации расхождения «прогноза» и неприятной реальности. Кто вспомнит сейчас
о 15-летней давности заявлении тогдашнего первого лица страны о том, что через
пять лет Россия захватит 30% мирового рынка нанотехнологий? Захватили?

Теперь для облегчения процесса управления отечественной наукой «эффективные
менеджеры» обязали всех российских ученых печататься исключительно в журналах,
индексируемых в зарубежных базах данных. Конечно, это большой подарок для
тамошних спецслужб, которым теперь не надо даже переводить, чтобы мониторить
то, что еще осталось у русских. Даже Джордж Сорос поступал честнее. Он хоть сам
платил за то, что ему сливали все, что у нас было. Теперь уже отечественных
издателей вынуждают самих платить за индексацию их журналов в частных
зарубежных базах, то есть за возможность сливать туда информацию.

Ловушка «открытого доступа»

Более того, российских авторов поощряют платить зарубежным журналам
«открытого доступа» (Open Access Journals) за право публиковать наши
достижения. Хотя государство вложило громадные средства в создание технически
более совершенной и полной отечественной базы – Российского индекса научного
цитирования, РИНЦ, а при разработке нацпроекта «Наука» декларирует
необходимость приоритетного использования отечественных систем хранения,
обработки и передачи информации в целях обеспечения безопасности страны.

Отцам-основателям системы учета публикационной активности ученых во главе с
Юджином Гарфилдом даже в голову не могло прийти, что созданная ими система для
изучения формирования внутри- и междисциплинарных связей в науке будет использована
для ранжирования ученых по их «научной значимости». Абсурдность оценки вклада в
науку по числу публикаций очевидна всем, имеющим о науке хотя бы общие
представления.

По этому критерию таких выдающихся ученых, как трижды Герои
Социалистического Труда академики Юлий Харитон, Яков Зельдович и Кирилл Щелкин,
создателей атомного щита страны, в некоторые академические институты сегодня не
взяли бы даже на должность научного сотрудника из-за отсутствия у них
необходимого числа публикаций в базе Scopus. Кому интересно, чем там они
занимались в Сарове вместо того, чтобы строчить статьи в журналы из Scopus и
поднимать свой индекс Хирша.

Я уже не говорю об академике Николае Семенове, нашем единственном
Нобелевском лауреате по химии, который написал всего-то несколько книг и пару
десятков статей. И какое имеет значение, что каждая из них положила начало
новому направлению в науке, а среди его учеников полсотни членов Академии? С
таким «рейтингом» сейчас его не взяли бы на приличную ставку даже в его
собственный Институт химической физики РАН (ныне ФИЦ ХФ РАН), где единственным
критерием при зачислении на должность научного сотрудника и распределении
стимулирующей надбавки является число публикаций в журналах из частной
американской базы Scopus со штаб-квартирой в Филадельфии. Хотя в ФИЦ ХФ РАН
ведутся в том числе закрытые работы по спецтематикам.

Есть и серьезный этический аспект в оценке «научной эффективности» по
публикациям в базе Scopus, прежде всего в платных журналах «открытого доступа»
(Open Access). Возможность получения бюджетных стимулирующих надбавок за
эффективность научной деятельности с учетом публикаций, оплачиваемых самим
автором, открывает широкую возможность повышения не только своего «научного
рейтинга», но и реального дохода от «научной» деятельности.

И это уже вполне сформировавшийся «научный» бизнес – научные сотрудники
постоянно получают по электронной почте предложения опубликовать за умеренную
плату статьи в каком-нибудь «мусорном» журнале, которых полно в базе Scopus,
или повысить их цитирование в этой базе. Цены вполне доступные. Как там у нас
насчет борьбы с коррупцией?

В заключение можно с
большой долей вероятности констатировать, что, несмотря на различие в масштабах
и специфике объекта управления, отечественную систему руководства наукой
поразила та же болезнь, которую президент Франции недавно диагностировал у
руководства альянса НАТО.