Ежов годы руководства нквд

4 февраля 1940 года в здании Военной коллегии СССР был расстрелян Николай Ежов, ещё совсем недавно являвшийся народным комиссаром внутренних дел. Именно с его именем связан один из наиболее кровавых периодов в советской истории, позднее названный ежовщиной. Сам Ежов получил сомнительное достижение, став самым кровавым советским наркомом в истории. Ежова всегда представляли в роли абсолютно инфернального злодея, ежедневно купавшегося в крови своих жертв. Но в действительности он был весьма тихим и неприметным человеком, а до своего неожиданного назначения в руководство НКВД вообще никак не был связан с силовыми органами, занимаясь партийной работой и кадрами.

Детство и юность

О ранних годах Ежова практически ничего не известно. Сам он в автобиографиях писал, что был сыном рабочего, но в те времена так писали вообще все, кто рассчитывал хоть на какую-то партийную карьеру. В действительности его отец был, по одной версии, дворником, по другой — отставным солдатом, служившим в земской страже (так назывались полицейские формирования в Царстве Польском, комплектовавшиеся из отставников). Там же он женился на местной литовской девушке. Это объясняет, почему Ежов с детства хорошо знал польский и литовский языки.

Впрочем, есть ещё версия, что Ежов — сирота, усыновлённый Александром Шляпниковым — первым советским наркомом труда, который ещё при живом Ленине возглавил так называемую рабочую оппозицию и был расстрелян как раз при Ежове. Но это очень сомнительно, поскольку Шляпников в советские времена был достаточно известен и факт родства с Ежовым трудно было бы скрыть.

Несколько лет юный Ежов провёл в Петербурге, где был учеником портного. Позднее в автобиографиях он утверждал, что также работал учеником слесаря на Путиловском заводе. С началом Первой мировой войны его призвали в армию, но из-за слишком низкого роста (всего 151 сантиметр) он был признан негодным к строевой службе и направлен в тыл, где служил писарем.

В революционных событиях 1917 года Ежов не принял участия, революционером он не был. К большевикам он присоединился ещё до Октябрьской революции, но активной роли не играл. После демобилизации из армии он уехал к родителям и некоторое время работал на стекольном заводе, после чего был призван в РККА. Его вновь признали негодным к строевой службе и отправили на базу радиоформирований, где готовили радистов. Там Ежов работал писарем, а затем постепенно стал подниматься по карьерной лестнице, став комиссаром школы радистов.

Ежов совершенно ничего не понимал в новейшей на тот момент радиотехнике, но был очень исполнительным человеком и ответственно подходил ко всем поручениям. Начальству никогда не перечил, за что и угодил под трибунал в 1920 году. Дело в том, что начальник школы зачислил нескольких новых курсантов, которые, как оказалось, дезертировали из армии. Начальника судили за покровительство дезертирам, а Ежова за то, что, будучи комиссаром школы, не выступил против этого. Приговоры были весьма мягкими, начальник получил условный срок, Ежов — и вовсе выговор.

После революции большевики испытывали страшный недостаток кадров. Поэтому практически любой человек, отучившийся год-два в церковно-приходской школе и зарекомендовавший себя не полным дураком, мог рассчитывать на руководящие должности. Выговор не помешал Ежову уже в 1922 году стать первым секретарём Марийского обкома, куда он был направлен решением Организационного бюро ЦК — главного кадрового органа партии.

Фактически он стал руководителем Марийской области, но длилось это недолго. У местных большевиков ещё до назначения Ежова из Москвы был свой кандидат из местных, и они враждебно приняли назначенца из столицы. После полугода интриг и борьбы за влияние Ежов проиграл и покинул регион, тем более что и в Москве решили поддержать местные национальные кадры.

Ежова направили в нынешний Казахстан, назначив первым секретарём Семипалатинской губернии. На этой должности он зарекомендовал себя как душевный, мягкий и отзывчивый человек. По отзывам всех, кто помнил его по работе в Семипалатинске, они не могли поверить, что Ежов мог превратиться в того кровавого палача, каким он стал во главе НКВД, ведь, будучи первым секретарём, он всегда шёл навстречу всем пожеланиям, всегда старался исполнить даже незначительную просьбу коллег и чем-то им помочь.

Чуть позже Ежов стал заведующим орготдела обкома Киргизской автономной области, то есть главным партийным кадровиком региона, а ещё через несколько месяцев стал заместителем первого секретаря Казахской АССР (так назывался Казахстан до территориального размежевания в Средней Азии и разделения её на несколько национальных союзных республик).

Воробушек

Именно там Ежов познакомился с Иваном Москвиным, что предопределило его будущее возвышение. Москвин был высокопоставленным партийным аппаратчиком и занимал должность заведующего Организационно-распределительным отделом ЦК. Звучит не очень значительно, но при Сталине кадровики стали действительно влиятельной силой.

Старые большевики из ленинской гвардии в борьбе за власть полагались на лозунги, а Сталин — на правильный подбор кадров. Политические противники Сталина обычно сильно недооценивали роль аппарата партии и особенно кадровиков и очень жестоко поплатились за это в будущем.

Ранее Москвин работал в Петрограде, но повздорил с местным руководителем Зиновьевым, которого сильно недолюбливал. Как раз тогда началась борьба за власть между Зиновьевым и Сталиным, и Москвин активно поддержал Сталина, за что и был возвышен.

Москвин пригласил исполнительного Ежова на должность инструктора. В рекомендации, данной ему при поступлении на службу, Москвин написал: «Я не знаю более идеального работника, чем Ежов. Вернее, не работника, а исполнителя. Поручив ему что-нибудь, можно не проверять и быть уверенным — он всё сделает. У Ежова есть только один, правда, существенный недостаток: он не умеет останавливаться».

Инструктором он пробыл недолго, Москвин не мог нарадоваться на своего сотрудника, неотрывно сидевшего за бумагами, и сделал его своим заместителем. Ежов стал другом семьи Москвина, часто приходил к нему в гости, родственники начальника ласково звали Ежова воробушком. Через несколько лет «воробушек» и пальцем не пошевелит, чтобы спасти своего начальника и друга от расстрела.

В 1930 году Москвина переводят на службу в ВСНХ и Ежов становится главой Орграспредотдела. Тогда же Сталин, всегда считавший кадровое направление в партии первостепенным, лично встретился с Ежовым. Из-за собственной значимости у Ежова произошло головокружение от успехов. Незаметный чиновник неожиданно выбился в число руководителей страны, круг его общения изменился.

Он развёлся с первой женой Антониной, которая десять лет натаскивала Ежова и учила его писать без ошибок, и женился на Гене Хаютиной. К 25 годам она уже несколько раз успела побывать замужем за влиятельными в советском государстве людьми, что ввело её в круг советской богемы. Она лично знала почти всех советских знаменитостей: писателей, журналистов и так далее, и со многими из них поддерживала любовные связи. Хаютина вовремя оценила потенциал нового места работы Ежова и вышла за него замуж. Так неприметный чиновник, над которым из-за его неказистого внешнего вида посмеивались многие коллеги, обзавёлся эффектной женой, за которой были не прочь поухаживать даже многие советские знаменитости.

Ежов продолжает руководить кадрами, крайне ответственно выполняя полученные задания. В 1933 году он образцово проводит очередную генеральную чистку партии, которые Сталин практиковал, чтобы избавиться от потенциальных сторонников тех, с кем он боролся за власть. Из партии был изгнан каждый пятый её член — всего около 400 тысяч человек.

Сталин понял, что Ежов — именно тот человек, который нужен ему для задуманной массовой чистки уже не в масштабах партии, а в масштабах страны. Во-первых, Ежов не был знаком со старыми большевиками и не имел никаких связей с потенциальными жертвами, не имел с ними дружеских и родственных отношений и вообще человек в советской элите новый и без связей. Значит лоялен он будет исключительно Сталину.

Кроме того, Ежов тихий и исполнительный человек, любое начальство пользуется у него беспрекословным авторитетом, поэтому лишних вопросов он задавать не будет и перечить тоже. Писатель Лев Разгон — тесть бывшего начальника Ежова Москвина, который и возвысил его, вспоминал, что Ежов, приходя к нему в гости, был очень тихим и скромным, никогда не перебивал начальника и подобострастно слушал его, когда тот что-то говорил.

Сталин уже давно был недоволен наркомом внутренних дел Ягодой, который никак не желал понимать многочисленные сигналы, которые ему посылал генсек. Товарищ Сталин намекал, что всё зло, происходящее в советском мире, от убийства товарища Кирова до пожара в каком-нибудь Биробиджане, происходит при непосредственном вмешательстве лично Троцкого, тогда как Ягода в этом сомневался. К тому же он был наверху уже давно и был лично связан со многими будущими жертвами, да и вообще неохотно брался за репрессии против коммунистов. Нужен был новый человек, и этим человеком стал Ежов. 

Кровавый нарком

В сентябре 1936 года Ягоду смещают с поста наркома и назначают на его должность Ежова. Тот передаёт свою кадровую вотчину заместителю Маленкову и становится генеральным комиссаром госбезопасности, что соответствовало воинскому званию маршала. По правилам советской «игры парткомов» каждый новый руководитель начинал с того, что безжалостно изгонял всех ставленников прежнего руководителя и приводил свою команду.

В качестве предлога Ежов выступил на пленуме ЦК, посетовав перед партийным начальством на крайне плохую работу подчинённых, подобранных ещё Ягодой, и плохую борьбу с замаскировавшимися врагами народа. Пленум дал добро на проведение чисток, и большая часть ставленников Ягоды была либо арестована и расстреляна, в случае с высокопоставленными сотрудниками, либо изгнана, в случае с рядовыми. Через два года, после прихода Берии, ситуация полностью повторилась уже с ежовцами.

За два года при Ежове были проведены практически все самые известные и громкие процессы: Второй московский процесс (Пятаков, Сокольников, Радек), Третий московский процесс (Ягода, Рыков, Бухарин, Крестинский), «дело военных», закончившееся расстрелом маршала Тухачевского, нескольких командармов и комкоров, смертью от избиений маршала Блюхера. В конечном счёте было репрессировано 65% высшего командного состава РККА.

Репрессии касались не только высокопоставленных руководителей. Практически гарантировало попадание «в списки» наличие в прошлом таких вещей, как служба в Белой армии, участие в политической деятельности любой дореволюционной партии от кадетов до меньшевиков и левых эсеров, участие в какой-либо внутрипартийной оппозиции в 20-е годы, судимость по контрреволюционной 58-й статье в прошлом, попадание в категорию так называемых лишенцев — людей, занимавших какое-либо положение в дореволюционной России (полицейские, жандармы, офицеры, рантье, торговцы), возвращение из эмиграции и так далее.

Обвинения были стандартными: участие в контрреволюционном заговоре, связь с иностранными разведками, троцкизм. Следователи, занимавшиеся делами, имели только одно указание — добиться от обвиняемого признательных показаний. Во всём остальном у них были развязаны руки и каждый был волен импровизировать и добиваться показания своими способами. Кто-то методично избивал обвиняемых, пока они не раскалывались, кто-то просил подписать бумагу с уже написанными заранее показаниями, обещая после этого отпустить или добиться смягчения приговора, кто-то предлагал взять вину на себя, в обмен обещая, что родственников не тронут.

Поскольку даже в условиях зависимого от партийных органов советского правосудия на формальное разбирательство более миллиона уголовных дел ушли бы долгие годы, а работа судов оказалась бы парализованной, Ежов добился от Политбюро разрешения на упрощённый порядок осуждения. По всей стране были организованы так называемые тройки, создававшиеся при республиках, областях и краях.

В состав троек входили начальник местного отделения НКВД, прокурор и секретарь обкома. Время от времени они собирались вместе и рассматривали присланные из следственных отделов материалы. В них следователь расписывал дело и предоставлял показания обвиняемого. После этого тройка выносила приговор, не подлежавший обжалованию. Приговоры в большинстве случаев выносили заочно и подсудимого даже не привозили на вынесение приговора, никаких адвокатов также не было. После этого резолюции тройки уходили в Москву на подписание Ежову, если речь шла о каких-то видных местных партийных деятелях, либо приговор сразу же приводился в исполнение.

Стоит отметить, что ни о каком всевластии Ежова не приходится говорить, это был лишь слепой и послушный исполнитель. Он никогда не делал попыток заступиться за старых друзей, которые писали ему письма с жалобами, а также не пытался самодеятельно репрессировать каких-то видных деятелей. Например, Ежов прекрасно знал, что жена изменяет ему с Шолоховым, однако тот был в хороших отношениях со Сталиным, и Ежов, у которого на столе лежали распечатки любовных свиданий его жены с писателем, ничего не мог сделать.

Всего за два ежовских года по политическим статьям были осуждены 1,3 миллиона человек, из которых около 700 тысяч расстреляны. 

Агент немецкой и польской разведки

К середине 1938 года стало ясно, что все политические соперники Сталина, все их ставленники, те, кто мимо проходил, и просто подозрительные товарищи уже расстреляны. Ежов становился не нужен. В августе 1938 года заместителем Ежова был назначен другой сталинский ставленник — Лаврентий Берия. Он начинает методично копать под своего шефа. Чтобы Ежов не воспользовался помощью своих ставленников, поначалу начали приходить за ними.

Начальник дальневосточного НКВД Генрих Люшков перебежал границу, сдался японцам и выложил им все «явки и пароли», параллельно начав разоблачать репрессии в СССР. А нарком внутренних дел УССР Успенский, поняв, что началось, инсценировал своё самоубийство и разбросал одежду на берегу Днепра, а сам с поддельными документами начал колесить по СССР. Найти его удалось только через несколько месяцев в Челябинской области.

В качестве формального предлога для снятия Ежова был использован глава НКВД Ивановской области Журавлёв, который написал на него донос в Политбюро, жалуясь на то, что Ежов недостаточно хорошо разоблачает врагов народа, не реагирует на сигналы активных сотрудников и вообще пьянствует и плохо организует работу.

Ежова вызвали на заседание Политбюро и как следует «проработали». Ему не оставалось ничего, кроме как подать заявление об отставке на имя Сталина, к которому он приписал: «Прошу Вас отдать распоряжение не трогать моей старухи-матери. Ей 70 лет. Она ни в чём не повинна. Это больное, несчастное существо».

Ежов прекрасно понимал, чем все закончится. В декабре 1938 года его отправили в отставку, назначив наркомом водного транспорта, а уже через месяц в распоряжении нового главы НКВД Берия был донос от сотрудника НКВД Московской области Шабулина, сообщавшего, что брат Ежова — Иван — неоднократно делал высказывания террористической направленности о намерении убить товарища Сталина. Брата арестовали.

Через три месяца был арестован заместитель Ежова Фриновский — один из его ближайших соратников. Фриновский сразу же дал нужные показания на бывшего шефа, заявив, что Ежов на самом деле состоял в преступной связи с террористом и убийцей Ягодой и после его расстрела продолжил его работу. Оказалось, что он с вредительскими и заговорщицкими целями наводнил силовой аппарат врагами и шпионами, которые в антисоветских целях уничтожали честных коммунистов.

В апреле 1939 года Ежов был арестован. На допросе он заявил: «по заданию германской разведки я организовал антисоветский заговор и готовил государственный переворот путём террористических актов против руководителей партии и правительства. Мы решили, что надо убрать Сталина или Молотова под флагом какой-либо другой антисоветской организации с тем, чтобы создать условия к моему дальнейшему продвижению к власти. После этого, заняв более руководящее положение, создастся возможность для дальнейшего, более решительного, изменения политики партии и советского правительства в соответствии с интересами Германии».

Кроме того, Ежов признался в работе на польскую разведку, сверх этого сообщил, что его жена — английский шпион, и неожиданно признался в своём гомосексуализме. 

Дело против Ежова вёл лично Берия, а допросами занимался его ставленник Кобулов. Судила Ежова Военная коллегия Верховного суда. Во время заседания он отказался от всех данных на этапе следствия показаний, заявив, что его жестоко избивали, добиваясь подписания этих показаний.

В последнем слове он сказал: «Всё, что я писал и говорил о терроре на предварительном следствии — липа. Судьба моя очевидна. Жизнь мне, конечно, не сохранят, так как я и сам способствовал этому на предварительном следствии. Прошу об одном, расстреляйте меня спокойно, без мучений. Ни суд, ни ЦК не поверят мне, что я невиновен. Я прошу, если жива моя мать, обеспечить её старость и воспитать дочь. Прошу не репрессировать моих родственников — племянников, так как они совершенно ни в чём не виноваты. Прошу передать Сталину, что всё то, что случилось со мной, является просто стечением обстоятельств, и не исключена возможность, что к этому и враги, которых я проглядел, приложили свои руки. Передайте Сталину, что умирать я буду с его именем на устах».

Судьба Ежова была предрешена. 3 февраля 1940 года он был признан виновным и приговорён к смертной казни, а на следующий день казнён. Брат Ежова и двое его племянников были расстреляны, третий племянник отправлен в лагеря.

Вторая жена Ежова успела покончить с собой до его ареста, а первую жену не тронули. Шестилетняя дочь Ежова, которую он удочерил в 1933 году, была отправлена в детский дом, где получила фамилию Хаютина. 

Об аресте и расстреле Ежова не сообщалось публично, некогда знаменитый нарком просто исчез, канул в небытие, словно его и не было. Он был удалён со всех фотографий рядом со Сталиным, его имя убрано из энциклопедий и Краткого курса истории ВКП(б). Все населённые пункты, улицы и другие объекты, переименованные в честь Ежова, получили другие названия.

Nikolai Yezhov
Николай Ежов
People’s Commissar for Internal Affairs (NKVD)
In office 26 September 1936 – 25 November 1938[1]
Premier	Vyacheslav Molotov
Preceded by	Genrikh Yagoda
Succeeded by	Lavrentiy Beria
Chairman of the Party Control Commission of the Central Committee
In office 1935–1939
Preceded by	Lazar Kaganovich
Succeeded by	Andrey Andreyev
People’s Commissar for Water Transport (NKVT)
In office 8 April 1938 – 9 April 1939
Premier	Vyacheslav Molotov
Preceded by	Nikolay Pakhomov
Succeeded by	None (position abolished)
Full member of the 17th Central Committee
In office 10 February 1934 – 3 March 1939
Candidate member of the 17th Politburo
In office 12 October 1937 – 3 March 1939
Member of the 17th Secretariat
In office 1 February 1935 – 3 March 1939
Personal details
Born	Nikolai Ivanovich Yezhov 1 May 1895 St. Petersburg, Russian Empire
Died	4 February 1940 (aged 44) Moscow, Russian SFSR, Soviet Union
Cause of death	Execution by shooting
Citizenship	Soviet
Political party	Russian/All-Union Communist Party (Bolsheviks) (1917–1939)
Spouse(s)	Antonia Titova ​ ​ (m. 1919; div. 1930)​ Yevgenia Feigenberg ​ ​ (m. 1930; died 1938)​
Children	1 (adopted)
Signature
Nickname(s)	Ежевика (Blackberry)[2] Iron Hedgehog[3]

Nikolai Ivanovich Yezhov (Russian: Никола́й Ива́нович Ежо́в, IPA: [nʲɪkɐˈɫaj ɪˈvanəvʲɪt͡ɕ (j)ɪˈʐof]; 1 May 1895 – 4 February 1940) was a Soviet secret police official under Joseph Stalin who was head of the NKVD from 1936 to 1938, during the height of the Great Purge. Yezhov organized mass arrests, torture and executions during the Great Purge, but he fell from Stalin’s favour and was arrested, subsequently admitting in a confession (that he later claimed was taken under torture) to a range of anti-Soviet activity including «unfounded arrests» during the Purge. He was executed in 1940 along with others who were blamed for the Purge.

Early life and career[edit]

Yezhov was born either in Saint Petersburg, according to his official Soviet biography, or in southwest Lithuania (probably Veiveriai, Marijampolė or Kaunas). Although Yezhov claimed to be born in Saint Petersburg, hoping to «portray (himself) in the guise of a deeply-rooted proletarian», he confessed when interrogated that his father Ivan Yezhov^[4] came from a well-off Russian peasant family^[5] from the village of Volkhonshino. He worked as a musician, railroad switchman, forest warden, head of a brothel, and as a housepainting contractor employing a couple of hired workers.^[6] His mother Anna Antonovna Yezhova was Lithuanian.^[7] Despite writing in his official biographical forms that he knew Lithuanian and Polish, he denied this in his later interrogations.^[5]

He completed only his elementary education. From 1909 to 1915, he worked as a tailor’s assistant and factory worker. From 1915 until 1917, Yezhov served in the Imperial Russian Army. He joined the Bolsheviks on 5 May 1917, in Vitebsk, six months before the October Revolution. During the Russian Civil War (1917–1922), he fought in the Red Army. After February 1922, he worked in the political system, mostly as a secretary of various regional committees of the Communist Party. In 1927, he was transferred to the Accounting and Distribution Department of the Party where he worked as an instructor and acting head of the department. From 1929 to 1930, he was the Deputy People’s Commissar for Agriculture. In November 1930, he was appointed to the Head of several departments of the Communist Party: department of special affairs, department of personnel and department of industry. In 1934, he was elected to the Central Committee of the Communist Party;^[8] in the next year he became a secretary of the Central Committee. From February 1935 to March 1939, he was also the Chairman of the Central Commission for Party Control.

In the «Letter of an Old Bolshevik» (1936), written by Boris Nicolaevsky, there is Bukharin’s description of Yezhov:

In the whole of my—now, alas, already long—life, I had to meet few people who, by their nature, were as repellent as Yezhov. Watching him, I am frequently reminded of those evil boys from Rasteryayeva Street workshops, whose favorite form of entertainment was to light a piece of paper tied to the tail of a cat drenched with kerosene, and relish in watching the cat scamper down the street in maddening horror, unable to rid itself of the flames that are getting closer and closer. I have no doubt that Yezhov, in fact, utilized this type of entertainment in his childhood, and he continues to do that in a different form in a different field at present.

Nadezhda Mandelstam, in contrast, who met Yezhov at Sukhum in the early thirties, did not perceive anything ominous in his manner or appearance; her impression of him was that of a «modest and rather agreeable person».^[9] Yezhov was short, standing 151 centimetres (4 ft 11+1⁄2 in), and that, combined with his perceived sadistic personality, led to his nickname «The Poison Dwarf» or «The Bloody Dwarf».^[10]

Personal life[edit]

Yezhov married Antonina Titova (Russian: Антонина Алексеевна Титова), a minor Communist Party clerk, in 1919,^[11] but he later divorced her and married Yevgenia Feigenburg [ru] (Khayutina-Yezhova), a Soviet publishing worker and Chief Editor of USSR in Construction magazine who was known for her friendship with many Soviet writers and actors.^[12] Yezhov and Feigenburg had an adopted daughter, Natalia, an orphan from a children’s home. After Yevgenia’s and Yezhov’s deaths in late 1938 and 1940 respectively, Natalia was sent back to a local orphanage and was forced to relinquish the Yezhov surname. Subsequently, she was known by the name Natalia Khayutina.^[13]

Accusation of homosexuality[edit]

Yezhov was accused of homosexual acts. When Yezhov was arrested in 1939, he stated during his interrogation that he had many lovers, including Filipp Goloshchyokin, then party functionary in Kazakh ASSR, during the latter half of 1925, and that they had shared an apartment in Kzyl-Orda.^[14][15]

Head of the NKVD[edit]

A turning point for Yezhov came with Stalin’s response to the 1934 murder of the Bolshevik chief of Leningrad, Sergei Kirov. Stalin used the murder as a pretext for further purges and he chose Yezhov to carry out the task. Yezhov oversaw falsified accusations in the Kirov murder case against opposition leaders Kamenev, Zinoviev and their supporters. Yezhov’s success in this task led to his further promotion and ultimately to his appointment as head of the NKVD.^[16]

He became People’s Commissar for Internal Affairs (head of the NKVD) and a member of the Central Committee on 26 September 1936, following the dismissal of Genrikh Yagoda. This appointment did not at first seem to suggest an intensification of the purge: «Unlike Yagoda, Yezhov did not come out of the ‘organs’, which was considered an advantage».^[17]

Party leadership revocation and executions of those found guilty during the Moscow Trials was not a problem for Yezhov. Seeming to be a devout admirer of Stalin and not a member of the organs of state security, Yezhov was just the man Stalin needed to lead the NKVD and rid the government of potential opponents.^[18] Yezhov’s first task from Stalin was to personally investigate and conduct prosecution of his long-time Chekist mentor Yagoda, which he did with remorseless zeal. Yezhov ordered the NKVD to sprinkle mercury on the curtains of his office so that the physical evidence could be collected and used to support the charge that Yagoda was a German spy, sent to assassinate Yezhov and Stalin with poison and restore capitalism.^[19] Yezhov later admitted under a interrogation on 5 May 1939 that he had fabricated the mercury poisoning to «raise his authority in the eyes of the leadership of the country».^[20] It is also claimed that he personally tortured both Yagoda and Marshal Mikhail Tukhachevsky to extract their confessions.^[21]

Yagoda was but the first of many to die by Yezhov’s orders. Under Yezhov, the Great Purge reached its height during 1937–1938. 50–75% of the members of the Supreme Soviet and officers of the Soviet military were stripped of their positions and imprisoned, exiled to the Gulag in Siberia or executed. In addition, a much greater number of ordinary Soviet citizens were accused (usually on flimsy or nonexistent evidence) of disloyalty or «wrecking» by local Chekist troikas and similarly punished to fill Stalin and Yezhov’s arbitrary quotas for arrests and executions. Yezhov also conducted a thorough purge of the security organs, both NKVD and GRU, removing and executing not only many officials who had been appointed by his predecessors Yagoda and Menzhinsky, but even his own appointees as well. He admitted that innocents were being falsely accused, but dismissed their lives as unimportant so long as the purge was successful:

There will be some innocent victims in this fight against Fascist agents. We are launching a major attack on the Enemy; let there be no resentment if we bump someone with an elbow. Better that ten innocent people should suffer than one spy get away. When you chop wood, chips fly.^[22]

In 1937 and 1938 alone, at least 1.3 million were arrested and 681,692 were shot for ‘crimes against the state’. The Gulag population swelled by 685,201 under Yezhov, nearly tripling in size in just two years, with at least 140,000 of these prisoners (and likely many more) dying of malnutrition, exhaustion and the elements in the camps (or during transport to them).^[23]

Fall from power[edit]

Yezhov was appointed People’s Commissar for Water Transport on 6 April 1938. During the Great Purge, acting on the orders from Stalin, he had accomplished liquidation of Old Bolsheviks and other potentially «disloyal elements» or «fifth columnists» within the Soviet military and government prior to the onset of war with Germany. The defection to Japan of the Far Eastern NKVD chief, Genrikh Lyushkov, on 13 June 1938, rightly worried Yezhov, who had earlier protected Lyushkov from the purges and now feared that he would be blamed for disloyalty.^[24]

Final days[edit]

On 22 August 1938, NKVD leader Lavrenty Beria was named as Yezhov’s deputy. Beria had managed to survive the Great Purge and the «Yezhovshchina» during the years 1936–1938, even though he had almost become one of its victims. Earlier in 1938, Yezhov had even ordered the arrest of Beria, who was party chief in Georgia. However, Georgian NKVD chief Sergei Goglidze warned Beria, who immediately flew to Moscow to see Stalin personally. Beria convinced Stalin to spare his life and reminded Stalin how efficiently he had carried out party orders in Georgia and Transcaucasia. In a twist of fate, it was Yezhov who eventually fell in the struggle for power, and Beria who became the new NKVD chief.^[25]

Over the following months, Beria (with Stalin’s approval) began to usurp Yezhov’s governance of the Commissariat for Internal Affairs. As early as 8 September, Mikhail Frinovsky, Yezhov’s first deputy, was relocated from under his command into the Navy. Stalin’s penchant for periodically executing and replacing his primary lieutenants was well known to Yezhov, as he had previously been the man most directly responsible for orchestrating such actions.

Well acquainted with typical Stalinist bureaucratic precursors to eventual dismissal and arrest, Yezhov recognized Beria’s increasing influence with Stalin as a sign that his downfall was imminent, and he plunged headlong into alcoholism and despair. Already a heavy drinker, in the last weeks of his service, he reportedly was disconsolate, slovenly, and drunk nearly all of his waking hours, rarely bothering to show up to work. As anticipated, Stalin and Vyacheslav Molotov, in a report dated November 11, sharply criticised the work and methods of the NKVD during Yezhov’s tenure as chief, thus establishing the bureaucratic pretense necessary to remove him from power.

On 14 November, another of Yezhov’s protégés, the Ukrainian NKVD chief Aleksandr Uspensky, disappeared after being warned by Yezhov that he was in trouble. Stalin suspected that Yezhov was involved in the disappearance and told Beria, not Yezhov, that Uspensky must be caught (he was arrested on 14 April 1939).^[26] Yezhov had told his wife, Yevgenia, on 18 September that he wanted a divorce, and she had begun writing increasingly despairing letters to Stalin, none of which was answered.^[27] She was particularly vulnerable because of her many lovers, and for months people close to her were being arrested. On 19 November 1938, Yevgenia committed suicide by taking an overdose of sleeping pills.^[28]

At his own request, Yezhov was officially relieved of his post as the People’s Commissar for Internal Affairs on 25 November, succeeded by Beria, who had been in complete control of the NKVD since the departure of Frinovsky on 8 September.^[29] He attended his last Politburo meeting on 29 January 1939.

Stalin was evidently content to ignore Yezhov for several months, finally ordering Beria to denounce him at the annual Presidium of the Supreme Soviet. On 3 March 1939, Yezhov was relieved of all his posts in the Central Committee, but retained his post as People’s Commissar of Water Transportation. His last working day was 9 April, at which time the «People’s Commissariat was simply abolished by splitting it into two, the People’s Commissariats of the River Fleet and the Sea Fleet, with two new People’s Commissars, Z. A. Shashkov and S. S. Dukel’skii.»^[30]

Arrest[edit]

On 10 April, Yezhov was arrested and imprisoned at the Sukhanovka prison; the «arrest was painstakingly concealed, not only from the general public but also from most NKVD officers… It would not do to make a fuss about the arrest of ‘the leader’s favourite,’ and Stalin had no desire to arouse public interest in NKVD activity and the circumstances of the conduct of the Great Terror.»^[31] A letter from Beria, Andreyev and Malenkov to Stalin, dated 29 January 1939, accused the NKVD of allowing «massive, unfounded arrests of completely innocent persons», and stated that the leadership of Yezhov «did not put a stop to this kind of arbitrariness and extremism…but sometimes itself abetted it.»^[32]

In his confession, Yezhov admitted to the standard litany of state crimes necessary to mark him as an «enemy of the people» prior to execution, including «wrecking», official incompetence, theft of government funds, and treasonous collaboration with German spies and saboteurs. Apart from these political crimes, he was also accused of and confessed to a humiliating history of sexual promiscuity, including homosexuality, rumors that were later deemed true by some post-Soviet examinations of the case.^[33][34]

Trial[edit]

On 2 February 1940, Yezhov was tried by the Military Collegium, chaired by Soviet judge Vasiliy Ulrikh, behind closed doors.^[35] Yezhov, like his predecessor Yagoda, maintained to the end his love for Stalin. Yezhov denied being a spy, a terrorist, or a conspirator, stating that he preferred «death to telling lies». He maintained that his previous confession had been obtained under torture, admitted that he had purged 14,000 of his fellow Chekists, but said that he was surrounded by «enemies of the people». He also said that he would die with the name of Stalin on his lips.^[36]

After the secret trial, Yezhov was allowed to return to his cell; half an hour later, he was called back and told that he had been condemned to death. On hearing the verdict, Yezhov became faint and began to collapse, but the guards caught him and removed him from the room. An immediate appeal for clemency was denied, and Yezhov became hysterical and wept. He soon had to be dragged out of the room, struggling with the guards and screaming.^[37]

Execution[edit]

On 4 February 1940, Yezhov was shot by future KGB chairman Ivan Serov (or by Vasily Blokhin, in the presence of N. P. Afanasev, according to one book source^[38]) in the basement of a small NKVD station on Varsonofevskii Lane (Varsonofyevskiy pereulok) in Moscow. The basement had a sloping floor so that it could be hosed down after executions, and had been built according to Yezhov’s own specifications near the Lubyanka. The main NKVD execution chamber in the basement of the Lubyanka was deliberately avoided to ensure total secrecy.^[39][40]

Yezhov’s body was immediately cremated and his ashes dumped in a common grave at Moscow’s Donskoye Cemetery.^[41] The execution remained secret and as late as 1948, Time reported «Some think he is still in an insane asylum».^[42]

Legacy[edit]

In Russia, Yezhov remains mostly known as the person who was responsible for atrocities of the Great Purge that he conducted on Stalin’s orders.^[43] Among art historians, he also has the nickname «The Vanishing Commissar» because after his execution, his likeness was retouched out of an official press photo; he is among the best-known examples of the Soviet press making someone who had fallen out of favour «disappear».^[44]

Due to his role in the Great Purge, Yezhov has not been officially rehabilitated by the Soviet and Russian authorities.^[45][46]

Honors and awards[edit]

• Order of Lenin
• Order of the Red Banner (Mongolia)
• Badge of «Honorary Security Officer»

A decree of the Presidium of the Supreme Soviet on 24 January 1941 deprived Yezhov of all state and special awards.

See also[edit]

• Article 58 (RSFSR Penal Code)
• Bibliography of Stalinism and the Soviet Union
• Censorship of images in the Soviet Union
• Chronology of Soviet secret police agencies
• Everyday Stalinism: Ordinary Life in Extraordinary Times: Soviet Russia in the 1930s
• Stalin: Waiting for Hitler, 1929–1941, the second volume in an extensive three-volume biography of Joseph Stalin
• Stalin’s Peasants: Resistance and Survival in the Russian Village after Collectivization

Notes[edit]

Cited works[edit]

• Nicolaevsky, Boris I. (1975). Power and the Soviet elite: «The letter of an old Bolshevik,» and other essays. Ann Arbor, Mich: University of Michigan Press. ISBN 0-472-09196-4.
• Medvedev, Roy Aleksandrovich; Shukman, Harold (7 August 1985). All Stalin’s Men. Blackwell Publishers. ISBN 0-631-14187-1.
• Montefiore, Simon Sebag (13 September 2005). Stalin: The Court of the Red Tsar. Vintage. ISBN 1-4000-7678-1.
• Petrov, Nikita; Jansen, Marc (5 April 2002). Stalin’s Loyal Executioner: People’s Commissar Nikolai Ezhov, 1895-1940 TLE. Hoover Institution Press. ISBN 0-8179-2902-9.
• Getty, J. Arch; Naumov, Oleg V. (2008). Yezhov: The Rise of Stalin’s «Iron Fist». Yale University Press. ISBN 978-0-300-09205-9.

External links[edit]

• Nikita Petrov, Marc Jansen: Stalin’s Loyal Executioner: People’s Commissar Nikolai Ezhov, 1895-1940 (full text in PDF)
• Interrogations of Nikolai Ezhov, former People’s Commissar for Internal Affairs
• «The Commissar Vanishes: The falsification of images in Stalin’s Russia» at the Index on Censorship website (includes airbrushed images of the Vanishing Commissar)

Николай Ежов: отзывчивый и тактичный хлебосол

Он был одним из самых малообразованных руководителей спецслужб за всю историю Советского Союза. За плечами Ежова — всего 2 года начального училища. Так как биографию наркома переписывали в соответствии с партийными нуждами, сведения о ней противоречивы. Известно, что в 1915-м он отправился на фронт, однако достаточно быстро был переведён в тыл. По поводу участия Ежова в гражданской войне пресса слагала панегирики: здесь и тяжёлые ранения, и геройские подвиги на поле боя, и активная пропагандистская работа. Журналисты рисовали облик молодого революционера с «одухотворённым, волевым лицом». Нарком и сам не избегал высокопарных сравнений. Так, себя он гордо именовал советским Маратом.

Ответственного, дисциплинированного молодого человека замечают в партии. В 1920-х его направляют на работу в Марийскую республику, затем в Киргизию и в Казахстан. Парадоксально, но никаких задатков кровавого, фанатичного палача он в это время не обнаруживал. Современники отзывались о нём следующим образом: снисходительный, бесконфликтный в отношениях с подчинёнными руководитель, хлебосол, человек на редкость тактичный и чуткий. Если коллеги приглашали его на ужин, он приходил с букетом для присутствующих на мероприятии дам.

Николай Ежов и Иосиф Сталин. (wikipedia.org)

Продвижению Ежова немало способствовал секретарь Северо-Западного бюро ЦК партии Иван Москвин; позже «благодарный» ученик отдал приказ о расстреле и Москвина, и его жены. В 1925-м Николай Ежов избран делегатом XIV съезда ВКП (б) в Москве. На следующий год он предпринял попытку восполнить пробелы в образовании, записавшись на курсы в Коммунистическую академию. Известно, что будущий «железный нарком» был не чужд радостей светской жизни: в 1930 году он женился на Евгении Хаютиной, которая приглашала на литературные вечера известных писателей, художников и музыкантов. В гостях у Ежовых бывали Маршак, Кассиль, Бабель. Примерно в этот период Николай Иванович начинает увлекаться алкоголем.

Тем временем его карьера идёт в гору; в том же 1930-м его принимает Сталин. Он отмечает организаторские способности Ежова и подключает его к партийной чистке. В 1934-м Николай Иванович также участвует в разработке положения, регулирующего работу НКВД. Всё шло замечательно, была только одна проблема: у будущего палача оказалось слабое здоровье. Сталин настоял, чтобы ценный сотрудник отправился в длительный отпуск. Политбюро на эти цели выделило щедрую сумму, Ежов поехал в Чехословакию и в Австрию. Возвратившись к своему начальнику, партиец поделился с ним своими соображениями относительно работы советских представительств за рубежом.

Убийство Кирова

1 декабря 1934 году в коридорах Смольного убивают Сергея Кирова. Расследование дела, положившего начало большому террору, поручили герою нашей статьи. Годом позже Ежов начал «копать» под наркома внутренних дел Генриха Ягоду. Руководители НКВД, надо отметить, не засиживались на своих местах. Ягоду стараниями Николая Ивановича обвинили в преступлениях против государства и сотрудничестве с троцкистским блоком. В марте 1938 года его расстреляли.

Одной из инициатив Ежова стала проверка украинских партийных организаций. К этому делу он подошёл с необычайным рвением, совещания проходили почти каждый день. В итоговом докладе речь шла о засилье иностранных агентов, «зачистить» которые должен НКВД. В феврале 1938 года Ежов заявляет: «Из общего наличного количества работников ЧК на Украине (по всем областям и в центре) в 2918 чел. — на 1244 человека имеются те или иные компрометирующие материалы, т. е. почти на 50% работников есть компрометирующие материалы». Инициировал «зоркоглазый нарком» и проверку эмигрантов.

Генрих Ягода. (wikipedia.org)

Иосиф Виссарионович был восхищён оперативностью, с которой Ежов предоставлял ему сведения о троцкистах, зиновьевцах и иных политических деятелях ленинской формации, в лояльности которых он сомневался. В сентябре 1936 года Николай Иванович занял пост наркома внутренних дел. Сталин раскритиковал работу НКВД, упустившего из виду заговоры против вождя. В ведомстве началась масштабная чистка. Убирали бывших эсеров и меньшевиков, национальные кадры, а также тех, кто вёл партийную работу до революции.

В феврале 1937-го состоялся пленум ЦК ВКП (б), на котором была дана официальная установка к большому террору. В том же году Сталин санкционирует применение пыток к арестованным. Ежов режиссирует показательные судебные процессы, среди них — дело «право-троцкистского блока» и «параллельного антисоветского троцкистского центра». Подробности этих процессов каждый день освещались в газете «Известия». Подсудимые обвинялись в шпионаже, подготовке террористических актов и провокации военного нападения иностранных государств на Советский Союз. Ещё в 1936 году нарком внутренних дел начал поиск компромата на советских военачальников; для Ежова совместная с обвиняемым служба уже являлась обоснованием причастности к заговору.

По официальным данным, жертвами большого террора стали более 681 тыс. человек.

Арест Ежова

Нарком, несомненно, знал о грядущем аресте. В августе 1938-го его первым заместителем назначен Лаврентий Берия. Спустя 2 месяца Сталин инициировал очередную чистку в рядах НКВД. По её итогам было принято постановление «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия». В документе отмечалось, что «работники НКВД настолько отвыкли от кропотливой, систематической агентурно-осведомительной работы и так вошли во вкус упрощённого порядка производства дел, что до самого последнего времени возбуждают вопросы о предоставлении им так называемых «лимитов» для проведения массовых арестов».

Ежову дают совершенно неинтересную для него работу в Народном комиссариате водного транспорта. В начале 1939-го арестованы ближайшие соратники Ежова, в апреле забирают его. К бывшему руководителю НКВД применяют те самые пытки, за которыми любил наблюдать он сам. В отличие от громких судов 1937—1938 годов, которые широко освещались в прессе, бывшего любимца Сталина убирают без лишнего шума. Его имя исчезает из печати. Схожая участь ожидала и Берию: после его расстрела была издана секретная директива, предписывающая уничтожение художественных изображений бывшего наркома внутренних дел.