Партийное руководство наукой

Структурная
реорганизация науки и высшего исторического
образования. Партийное руководство
исторической наукой: идеологическое,
проблемное концептуальное. Тезисы ЦК
ВКП(б) Агитпропа к революционным
юбилейным датам. Издание произведений
В. И. Ленина. Общество историков-марксистов.
Первая всесоюзная конференция
историков-марксистов.

Организацией,
объединившей еще немногочисленные
силы ученых новой формации, стало
Общество
историков-марксистов. Оно возникло в
1925 г. в Москве при
Коммунистической академии и насчитывало
первоначально около 40 ученых. Председателем
общества был избран М. Н. По­кровский.
С 1926 г. выходит научно-популярный журнал
«Исто­рик-марксист»,
а с 1931 г. — научно-популярный журнал
«Борь­ба классов». Общество
историков-марксистов ставило научные
„ I
доклады,
проводило обсуждения и дискуссии по
наиболее важ­ным
и острым вопросам исторической науки.
Его отделения были
образованы на Украине, в Белоруссии и
в некоторых дру­гих
республиках.

Рост
кадров советских историков и их первые
крупные ус­пехи
показала проведенная в конце 1928 — начале
1929 г. пер­вая
Всесоюзная конференция историков-марксистов.
В Обще­стве
к этому времени состояло 169 действительных
членов и 176 членов-корреспондентов.
В конференции историков-марксистов
приняло
участие в общей сложности до 1000 человек.
На пле­нарных
заседаниях конференции, а также в ее
секциях (истории * ВК.П(б),
истории народов СССР, методической и
др., в комиссии
по истории вооруженных восстаний,
революционных и граж­данских
войн) было заслушано свыше 40 научных
докладов. Важнейшее
значение среди них имела доклады М. Н.
Покров­ского
«Развитие современной исторической
науки и задачи исто­риков-марксистов»
и «Ленинизм и русская история», В. И.
Нев­ского
«История ВКП(б) как наука», А. М. Панкратовой
«Ос­новные
проблемы изучения истории пролетариата
СССР». Более 150
ученых выступило в прениях. В докладах
и выступлениях анализировались
основные направления в изучении и
препода­вании
истории, состояние разработки крупнейших
проблем, формулировались
задачи предстоящих исследований.
Деятель­ность
конференции проходила под знаком борьбы
за чистоту марксистско-ленинских
принципов, непримиримого отношения к
буржуазной
и мелкобуржуазной идеологии в исторической
науке.
Конференция призвала советских историков
сплотить свои
силы для выполнения программы строительства
социа­лизма,
овладеть высокой техникой научного
исследования, усиливать
интернациональные связи советской
исторической науки’.
В 1928
состоялась Всесоюзная конференция
историков-марксистов, на к-рой помимо
до­клада М. Н. Покровского о задачах
историче­ской науки, отчетного доклада
П. О. Горина от совета Общества и сообщений
о работе важней­ших исторических
учреждений были в соответст­вующих
секциях заслушаны и проработаны до­клады:
Лукина, Основные проблемы исто­рии
империализма, В а н а г а, Финансовый
капитал, Фридлянда, Советская наука в
изучении В. Ф. Р., Попова К. А., Про­блемы
перерастания, и др. Эта конференция
стала апофеозом «школы Покровского».
М.Н. Покровский провозглашал, что «Мы
поняли, — чуть-чуть поздно, — что термин
«русская история» есть контрреволюционный
лозунг, что «…история казанских и
крымских татар, казаков или якутов не
есть «русская история», … как история
Индии, Южной Африки «В прошлом мы,
русские, — я великоросс, самый чистокровный,
какой только может быть, — в прошлом мы,
русские, величайшие грабители, каких
можно себе представить»

Дискуссии о
социально-экономических формациях.
Сталин перестраивал историческую
парадигму «школы Покровского»,
которая перестала соответствовать
политической и внутрипартийной ситуации
в стране. Покровский не был заменен
каким-либо авторитетным историком, он
был заслонен фигурой самого Сталина,
прежде всего. Созданная историками-марксистами
схема общественного развития, структурно
включавшая в себя периоды-направления,
выделенные по классовому признаку,
представили общий ход исторического
развития в рамках политических установок
и решений ЦК ВКЩб). Дискуссии, которые
велись в научных учреждениях, проходили
без учета исследовательских подходов,
заменялись идеологическими «проработками».

Например, обсуждение
в Коммунистической академии в 1933-1935 гг.
вопросов об
общественно-экономических формациях,
о генезисе капитализма и феодализма,
проводилась в рамках сталинской трактовки
исторической науки. При обсуждении
вопроса о торговом капитализме, которое
ввел М.Н. Покровский, историки-марксисты
ссылались на Сталина, который указывал
что «за основу исторической периодизации
следует брать отношения производства,
а не обмена»1.

Вместе с тем,
негативные тенденции в исторической
науке окончательно организационно
оформились лишь к середине 30-х гг., когда
произошел разгром «школы М.Н.
Покровского». Дискуссии начала 1930-х
гг. были очередным этапом в утверждении
сталинских принципов в исторической
науке. В 30-х г. состоялись также дискуссии:
о генезисе и развитии феодализма,
характере крестьянских восстаний и
войн, формировании мануфактур и фабрик
и т.д.

Репрессии против
исторической науки: исключение из членов
Комакадемии К. Радека, Х. Раковского, Л.
Д. Троцкого и др., критика «правого
уклона», кампания против Н. И. Бухарина,
Кондратьева, Чаянова, Челинцева, разгром
краеведения, «Академическое дело».
Фальсификация истории. Дискуссии о
партии «Народная воля», письмо И. В.
Сталина в журнал «Пролетарская революция»,
статьи К. Е. Ворошилова «Сталин и Красная
Армия», «Сталин и создание Красной
Армии».

Создание учебников
по истории для средней и высшей школы.
«История ВКП (б). Краткий курс».
В это время власть вновь стало обращать
внимание к истории. Было проведено 2
совещания по разработки наиболее
эффективных методов изучения истории.
Комиссия высказалась за увеличение
преподавания истории, ввести историю
в начальной школе в самом элементарном
варианте. Н. К. Крупская: «Детей нужно
научить делать вывод из ряда фактов».

Первые программы
для учебников, созданные в 1917 году, в
1930 году выглядели уже слишком одиозно
(они содержали антигосударственные
настроения, недооценивали национальные
чувства и т. д.).

В 1932 г. 25 августа
вышло постановление – «Об учебных
программах и учебниках в школах». Эту
работу возглавил Нарком Просвещения.
Коллективы авторов формировались на
конкурсной основе. Прежде всего,
необходимо было создать основной учебник
для 8-10 классов «История СССР». Выделилось
две команды авторов: — 1) Н. Н. Ванаг (А.
Панкратова, Юничев) и 2) С. А. Пионтковский
(В. Лебедев и Н. Стражев). Перед ними были
поставлены следующие задачи:

— для 1933/34 учебного
года провести корректировку уже
существующей литературы;

— к июню 1935 года
должен быть создан новый учебник;

На макет учебника
выделили слишком мало времени — 3 месяца.
Группы выступили против таких сроков.
Тогда было принято решение отменить
принцип состязательности, и была
утвержден один коллектив авторов:

— по древней истории
С. И. Ковалев возглавлял группу;

— По средним векам
– Касминский;

— Новая история
– Лукин;

— История СССР –
Н. Н. Ванаг;

Кроме этого был
решен вопрос о воссоздании исторических
факультетов в первых 5 «древних»
университетах.

15 мая 1935 г.
Постановление ЦК ВКП (б) – «О преподавании
гражданской истории в школах СССР». Б.
Греков, Панкратова и Пионтковский –
главный учебник оп истории СССР. Первая
трудность, с которой столкнулись авторы
– периодизация истории. В итоге авторы
выбросили строгую хронологию с
характерными чертами. Каждый автор
писал определенный период. В итоге
конспект получился очень большой около
300 параграфов. Претензии к учебнику –
1) требовали сокращения первых периодов
истории. 2) массу необходимо сделать
ликой – Кто кроме Пугачева участвовал
в крестьянской войне? Фамилии конкретные.

3 июля показали
этот конспект Сталину (в это время он
был на отдыхе в отпуске). Ему конспект
не понравился – «группа не выполнила
и даже не поняла сути задания». Эти слова
были опубликованы – авторитет авторов
был подорван. Они не сумели, по мнению
Сталина, показать социально-экономическую
отсталость России, зависимость от
Западно-Европейского капитала, от
которой страну избавили большевики,
критика за идеализацию христианской
истории.

В начале 30-х гг. в
результате реорганизации
научно-исследовательских учреждений
они становятся целиком зависимыми от
указаний партии и Советского правительства.
Коммунистическая академия при ЦИК СССР
стала большое внимание уделять изучению
в исторической науке классовой борьбы
и революционному движению народных
масс. Так, например, выполняя постановление
ЦК ВКЩб) и СНК СССР «О создании комиссии
истории фабрик и заводов» (1931 г.), в
составе Комакадемии в 1932 году учреждается
комиссия «По изучению истории фабрик
и заводов» под председательством
A.M.
Панкратовой, которая принялась за
написание историографических работ по
фабричному движению в России. На деле
данная комиссия выполняла «политический
заказ» о нахождении в отечественной
истории примеров классовой борьбы и
революционного движения пролетариата.
Для изучения истории пролетариата была
создана в Институте истории
Комакадемии
секция, занимавшая разработкой проблем
истории рабочего класса, его «быта и
революционной борьбы за свои права».210
Так же была учреждена Ассоциация
марксистов-востоковедов. Секция
средневековой истории ставила своей
главной задачей изучение «основных
проблем хозяйственной и социальной
истории средневекового общества через
марксистско-ленинское учение».

Таким образом,
Комакадемия выступила своеобразным
оружием в руках ЦК партии в деле
монополизации исторической науки. До
середины 1930-х г. в СССР существовали две
независимые друг от друга Академии.
Однако, в условиях сталинизации
исторической науки и взятие курса на
монополизацию власти в руках одного
человека в 1936 г. происходит объединение
Академии наук СССР и Коммунистической
академии212.

Утверждение
сталинских принципов в исторической
наук наглядно прослеживается и в
отношении власти к ученым историкам.
Если в 1929-1931 гг. репрессии шли по
идеологическим мотивам и преследованию
подвергались в основном буржуазные
историки, дореволюционная профессура,
то в 1933-1936 гг. — представители марксиского
направления «школы Покровского»,
которые строили свои концептуальные
схемы на идеях Ленина, но не Сталина.

В начале 30-х гг.
практически во всех научно-исторических
учреждениях стала занимать монопольное
положение марксистско-ленинско-сталинская
теория общественного развития.
Историческая наука была поставлена под
партийно-государственный контроль и
однозначно ориентировалась на указания
И.В. Сталина. Сталинские решения и
высказывания, касающиеся исторической
науки, преподносились как истина в самой
«последней инстанции». Приведем
лишь один пример обсуждения в Институте
Красной Профессуры «Письма»
И.Сталина в редакцию журнала «Пролетарская
революция». Партийное
собрание Института красной профессуры
подчеркивало «величайшее теоретическое
и политическое значение письма т. Сталина
для дальнейшей борьбы за большевистскую
партийность в исторической науке»215,
в Президиуме Института красной профессуры,
обсудив письмо Сталина, отмечали, что
«письмо способствует дальнейшему
сплочению большевистских рядов в борьбе
против контрреволюционного троцкизма
как передового отряда мировой
буржуазии»216. В истории стала
возвеличиваться роль Сталина, наряду
с Лениным он стал рассматриваться в
качестве классика марксизма, положившего
начало новому этапу в советской
исторической науке. Насаждался догматизм
и начетничество. Сталинист Ем. Ярославский,
в связи с изучением «Письма»,
подчеркивал, что необходимо:

«Поднять вопрос
истории нашей партии на должную высоту,
поставить дело изучения истории нашей
партии на научные, большевистские рельсы
и заострить внимание против троцкистских
и всяких фальсификаций истории нашей
партии, систематически, срывая с них
маски»217. Таким образом, указания
Сталина разделили ученых историков на
«политических вредителей» в науке
и «истинных» историков-марксистов.

Апофеозом утверждения
сталинских принципов, уже позднее, в
исторической науке явился учебник
«История
ВКЩб): Краткий курс» (М.,
1938г.), где историческая мысль была
окончательно догматизирована. Строго
говоря, история XX
века не подлежала научному изучению, а
рассматривалась с точки зрения агитации
марксизма и политики партии. Из истории
как науки выпал ее главный субъект —
человек, а изучение развития общественных
отношений определялись лишь экономическими
достижениями каждой исторической эпохи.

Историческая
концепция стала эволюционировать от
методологических положений
марксизма-ленинизма и уподобляться
«советской имперо-подобной»
исторической науке. Сам Сталин считал
необходимым уподобить историю «имперской»,
то есть развить единую концепцию развития
России и других стран с имперским
уклоном, где главными станут принципы
национального патриотизма, создания
сильной централизованной власти, которая
постоянно боролась со всевозможными
расколами и направляло деятельность
народных масс.

В концептуальном
плане утвердились сталинские принципы,
в организацию исторической науки были
внедрены: унификация, плановость,
догматика толкования идей марксизма-ленинизма.
Поэтому отечественная наука, которая
должна была по логике познания отразить
общие и особенные черты в прошлом и
настоящем страны, оказалась довольно
односторонней, делался акцент на
историко-партийное направление.

Монополизация
истории привела к появлению ситуации,
при которой в исторической науке шли
постоянные политические споры по поводу
того, какие научные идеи — нужные, а какие
— ненужные в настоящей момент. Созданная
новая историческая концепция была
скомпонована из сталинских цитат и
постановлений партии и Советского
правительства.

В сталинской
концепции подчеркивалось
теоретико-методологическая идея о
тождестве российской истории и истории
коммунистической партии.

Принцип «партийности»
возник позже, к началу 1930-х гг., и
определялся как нахождение некого
соответствия результатов исторического
исследования с партийными решениями и
указаниями ЦК ВКП (б) и Советского
правительства.

Партия, в лице ее
лидера И.В.Сталина, создавала условия
для вмешательства партийно-государственных
институтов в научно-исследовательский
процесс отечественной исторической
науки.

Хотя, «сталинизация»
исторической науки произошла далеко
не сразу, но в конце 1920-х — начале 1930-х
гг. произошло окончательное утверждение
сталинских принципов, создание советской
«имперской» исторической науки.

Репрессии в среде
историков.
Процесс политизации истории как науки
сопровождался произволом и насильственными
в среде историков методами воздействия.
И. В. Сталина и его окружение не могли
не раздражать независимые исторические
школы, проявлявшие уважение к отечественным
научным традициям.

о судьбе отдельных
историков, осужденных вместе с С. Ф.
Платоновым, следует сказать особо. В
этом плане весьма примечательна жизнь
академика Е.
В. Тарле.
После возвращения из ссылки его перестали
именовать академиком, практически не
печатали. О Е. В. Тарле заговорили после
выхода в свет монографии «Наполеон»,
которая в «Правде» и «Известиях» была
оценена негативно. Однако книга
понравилась И. В. Сталину и на следующий
день в газетах появилась заметка «От
редакции», которая взяла под защиту
ученого. В марте 1937 г. с Е. В. Тарле была
снята судимость и он вновь был объявлен
академиком. В 1937 — 1939 гг. появились его
новые труды — «Жерминаль и прериаль»,
«Нашествие Наполеона на Россию»,
«Талейран». Е. В. Тарле в канун войны был
дважды пожалован Сталинскими премиями.

По-иному сложилась
судьба Ю. В.
Готье, работу
которого «Железный век в Восточной
Европе» журнал «Историк-марксист»
квалифицировал как «идеологическую
подготовку интервенции против СССР».
В 1934 г. он вернулся из ссылки, и долгое
время считалось, что ничего оригинального
не создал. Ныне же выяснилось, что он
писал дневник, содержавший порой резкие,
но в принципе верные оценки тогдашней
действительности.

Наступление
сталинизма на историческую науку имело
широкие географические рамки. В 1930 г.
на Украине
состоялось судилище по делу мнимой
организации «Союза вызволения Украины»,
в которую якобы входили многие ученые
во главе с историком М. С. Грушевским.
Лидерам СВУ инкриминировалось раздувание
буржуазного национализма, внедрение
чуждой культуры. В 1931 г. аресты
возобновились, было объявлено о
деятельности некоего «Украинского
национального центра». М. С. Грушевский,
имя которого склонялось и в связи с этим
процессом, был отправлен в ссылку, а его
книга «История Руси — Украины» запрещена.

После письма И. В.
Сталина в редакцию журнала «Пролетарская
Революция» начался разгром историко-партийной
науки. В массовом порядке из научных
центров страны стали изгоняться историки,
попадавшие под уничтожающий огонь
критики. В 1936 г. был расстрелян декан
исторического факультета МГУ профессор
Г. С. Фридлянд,
который, как было заявлено, использовал
научную деятельность «для контрабандистского
протаскивания идей, враждебных ленинизму».

В резолюции общего
собрания ячейки истории партии ИПК «Об
итогах обсуждения письма тов. Сталина»
(декабрь 1931 г.) было записано: «В ходе
обсуждения вскрыт ряд новых антипартийных
контрабандистских вылазок и развернуто
беспощадное большевистское разоблачение
выявленных троцкистских контрабандистов
(Миронов, Альтер) и иных фальсификаторов
истории нашей партии (Юдовский,
Горин, Ванаг, Бантке
и др.). …Обсуждение показало нежелание
историков-коммунистов до конца вскрыть
и по-большевистки признать свои крупнейшие
ошибки политического и историчес¬кого
характера (Кии, Баевский, Минц, Лукин и
др.)». Восемь из десяти названных выше
историков были репрессированы и погибли.
Жертвами террора стали крупные ученые:
историк-публицист Ю.
М. Стеклов, историки
партии В. Г. Кнорин и В. Г. Сорин, директор
Института истории АН СССР академик Н.
М. Лукин, директор Библиотеки им. В. И.
Ленина В. И.
Невский и
др.

Письмо И. В. Сталина
«О некоторых вопросах истории большевизма»
положило конец борьбе между школой М.
Н. Покровского и группой Е. М. Ярославского
за гегемонию на «историческом фронте».
В октябре 1931 г. Е. М. Ярославский отправил
покаянное письмо И. В. Сталину, в котором
униженно писал: «Тов. Сталин, укажите
мне тот «ряд ошибок принципиального
и исторического характера», о которых
Вы говорите в конце Вашего письма». И.
В. Сталин указал на «ошибки», а Е. М.
Ярославский начал их исправлять,
приступив к фальсификации истории. Со
школой же М. Н. Покровского
дело обстояло иначе.

С января 1936 г.
началась развернутая критическая
кампания против М. Н. Покровского,
характер которой, по-видимому, не
соответствовал действительным ошибкам
ученого.

В 1937 г. были
подготовлены изданные позднее сборники
под названием «Против исторической
концепции М. Н. Покровского» (1939 г.) и
«Против антимарксистской концепции М.
Н. Покровского» (1939 г.). Свое отношение
к недавнему руководителю исторической
науки выразили представители старой
школы Б. Д. Греков, С. В. Бахрушин, В. И.
Пичета, С. В. Юшков, их последователи —
Н. М. Дружинин, К. В. Базилевич, Б. Б.
Кафенгауз, а также ученики М. Н. Покровского
-I А. М. Панкратова, М. В. Нечкина, А. Л.
Сидоров и др. К концу 30-х гг. «разгромленная»
школа М. Н. Покровского именовалась уже
как «банда шпионов и диверсантов, агентов
и лазутчиков мирового империализма,
заговорщиков и убийц».

Репрессии 30-х гг.
нанесли непоправимый ущерб отечественной
исторической науке. Однако при этом
наличествовал интересный момент,
выделенный доктором исторических наук
В. А. Муравьевым: «…Сталин решает убрать
тех, кто начинал разработку истории
революционного движения, кто достаточно
много знал, вернуть буржуазных историков
и тем самым ощутить себя наследником
прошлого страны и породить мифологизированную
историю». Кроме того, репрессии
способствовали завершению процесса
унификации исторического знания. Немало
этому содействовали постановления
партии и правительства по вопросам
развитии исторической науки и преподавания
истории в вузах и школе и организационная
перестройка исторических учреждений.

Организационная
перестройка исторических учреждений
и преподавание истории в школах и вузах.
В январе-марте 1934 г. Наркомпрос РСФСР
провел два совещания ученых и преподавателей
истории, которые высказались за
реорганизацию преподавания истории в
школах и улучшение подготовки кадров
преподавателей.
На основе этих решений стали готовиться
постановления партии и правительства.

В постановлении
СНК СССР и ЦК ВКП(б «О преподавании
гражданской истории в школах СССР» (16
мая 1934 г.) указывалось, что главным
недостатком совет с кой исторической
науки являлась подмена
изложения конкретного хода истории
абстрактными социологическими схемами.
9 июня 1934 г.
ЦК ВКП(б) принял решение о введении в
начальной и неполной средней школе
элементарного курса всеобщей истории
и истории СССР, Были созданы авторские
коллективы по подготовке учебников
истории для средней школы.

К середине 30-х
гг. марксистская методология достаточно
прочно укоренилась в системе АН СССР,
бывшей когда-то оплотом немарксистской
исторической науки (носители иного
мировоззрения к этому времени в
большинстве своем были репрессированы).
Поэтому в феврале 1936
г. было принято решение о ликвидации
Коммунистической академии и. передаче
ее учреждений АН СССР.
На основе этого решения образовался
Институт истории,
в котором было создано восемь секторов.
Периодическим органом института стал
журнал «Историк-марксист», с 1936 г.
институт издавал непериодический
сборник «Исторический архив», с 1937 г. —
«Исторические записки». В 1934 — 1935 гг.
были восстановлены исторические
факультеты университетов в Москве и
Ленинграде, при них начала функционировать
аспирантура.

В результате
организационной перестройки 30-х гг.
сложилась система исторических
научно-исследовательских учреждений
и центров подготовки кадров, существующая
с небольшими изменениями и ныне.

Изучение
дореволюционной истории России в 30-е
гг. отечественная историческая наука
не только создала общую концепцию
истории России, но и достигла определенных
успехов в разработке конкретных проблем.
В первую области очередь можно говорить
о достижениях в области изучения истории
России периода феодализма.

В 1932 г. в Академии
истории материальной культуры прошла
дискуссия о характере
строя Древней Руси.
И. И. Смирнов и его последователи высказали
мысль о складывании у славянских племен
на базе разложения первобытного строя
рабовладельческого общества. Б. Д. Греков
доказывал, что у восточных славян
возникали феодальные отношения и
установилась феодальная
общественно-экономическая формация.
Большинство участников обсуждения
поддержало эту точку зрения.

В 30-е гг. Б. Д. Греков
стал ведущим специалистом по истории
феодальной Руси. Он начал разработку
таких принципиально новых идей, как
роль товаризации сельскохозяйственного
производства в изменении форм феодальной
ренты, связь форм ренты с общественным
устройством и внутренней политикой
государственной власти и феодальных
группировок и т. п. Итогом исследования
явилась его монография «Очерки по
истории феодализма в России» (1934 г.).

Проблемы истории
Древней Руси в 30-е гг. достаточно
интенсивно разрабатывал историк-юрист
С. В. Юшков,
взгляды которого во многом были
тождественны построениям Б. Д. Грекова.
Наибольший интерес представляет его
трактовка Древней Руси как колыбели
русского, украинского, и белорусского
народов.

Большое место в
отечественной историографии 30-х гг.
занимала и внешнеполитическая
тематика.
Наиболее значимыми в этой области были
исследования академика Е.
В. Тарле,
разрабатывавшего ‘проблемы внешней
политики России начала XIX в. и приступившего
в это время к фундаментальному исследованию
Крымской войны. Б.
А. Романов.
Им была переработана монография о
политике царизма па Дальнем Востоке
накануне русско-японской войны.

В 1939 г. Институт
истории АН Украины провел научную
сессию, посвященную 230-летию Полтавской
битвы. В 1940 г. вышла в свет книга Н. М.
Коробкова «Семилетняя война», в которой
высоко оценивались победы русского
оружия в войне с Пруссией в 1757 — 1760 гг.

В 30-е гг. была
поставлена проблема изучения
внутренних процессов в деревне
в контексте состояния феодальной вотчины
в условиях разложения феодализма и
формирования капиталистических отношений
(Г. Н. Бибиков, П. Г. Рындзюнский). На этой
базе предпринимались попытки комплексного
рассмотрения причин, содержания и
последствий реформы 1861 г. (И. Д. Шахназаров,
Е. А. Мороховец).

Дальнейшее развитие
получила историография
освободительного движения:
Причем именно при разработке данных
проблем наблюдалась поляризация мнений.
Достаточно ясно она просматривается
при оценке жизни и деятельности А. Н.
Радищева. В 1935 в «Материалах к изучению
«Путешествия из Петербурга в Москву»
А. Н. Радищева» была высказана мысль о
том, что Радищев допускал возможность
преобразования «сверху» в чем проявлялась
его ограниченность. Одновременно Ю
Спасский и Г. Гуковский обосновывали
мысль о последовательной революционности
А. Н. Радищева. Таким образом, в исторической
науке возникла «загадка» А. Н. Радищева.
Первую попытку ее решения предпринял
в 1940 г. Г. П. Макагоненко, который попытался
«снять» противоречивость отдельных
глав «Путешествия…» предложением
рассматривать книгу как единое целое,
идея которого – развенчание возможности
реформистского пути уничтожения
крепостничества.

В истории
освободительного движения особое место
занимает революция
1905 — 1907 гг.,
в изучении которой стоит отметить
монографию Е. Д. Черменского о буржуазии
и царизме в годы революции (1939 г.). Им
впервые был исследован генезис буржуазных
партий в России, показан процесс роста,
а затем ослабления оппозиционности
либеральной буржуазии и т. п.

В изучении
процесса индустриализации
основное внимание было сосредоточено
на исследовании стахановского движения.
Только за 1935- 1940 гг. ему было посвящено
4 643 работы (Очерки истории исторической
науки в СССР. М., С. 472). Большинство из
них носило экономический характер,
однако в некоторых имелись исторические
экскурсы. Стахановцам были посвящены
книги А. С. Вайнштейна (1937 г.) и И. Н.
Кузьминова (1940 г.). подробно рассматривалось
и изменение социального облика рабочего
класса России (Маркус Б. Л. Труд в
социалистическом обществе. М., 1939 г.).

В 30-е гг.
историко-экономическая наука практически
перестала заниматься осмыслением
социально-экономического развития
деревни. Были опубликованы только две
историко-социологические работы: К. М.
Шуваев на материалах деревень Березовского
района Воронежской области сопоставил
аграрное развитие до и после революции
(1937 г.); А. Е. Арина, Г. Г. Котов, К. В. Лосев
провели аналогичное исследование по
данным Мелитопольского района Запорожской
области (1939 г.).

Российская
историческая наука за рубежом.
В российской исторической науке за
рубежом в 30-е гг. начался процесс
денационализации. Количество работ на
русском языке начинает неуклонно
сокращаться (даже Г. В. Вернад¬ский и П.
Н. Милюков все большее число исследований
начинают писать по-английски или
по-немецки), уменьшилось и число русских,
славянских тем и т. д.

Дальнейшее развитие
в 30-е гг. в российской исторической науке
за руюбежом получила идея соборности.
Ее теоретик и родоначальник профессор
М. В. Шахматов посвятил большое исследование
органам власти и управления в Московской
Руси (1935 г.), которые трактовались им как
благодатный общественный регулятор.
Анализируя подчиненную исполнительную
власть — органы принуждения (IX — XVII вв.),
он приводит богатые сведения о терминологии
этого института, его сходе с нормами
скандинавского и славянского права и
т. д.

Особое внимание
в 30-е гг. русские историки-эмигранты
уделяли истории церкви. Ведущим
специалистом в этой области был сотрудник
Чешской АН С. Г. Пушкарев. В центре его
внимания оказались отношения церкви и
государства, через эту призму им
рассмотрены личности святого Сергия и
митрополита Алексия. Весьма важна
поставленная им проблема взаимоотношений
мира и монастыря на Руси XIV – XVII вв.
Итогом его работ явилась опубликованная
в 1938 г. в Словакии монография «Роль
православной церкви в истории русской
культуры и государства». Реформы
патриарха Никона и зарождение раскола
детально исследовал М. В. Зызыкин,
опубликовавший в Варшаве трехтомную
монографию «Патриарх Никон. Его
государственные и канонические идеи»
(1931 — 1939 гг.).

В 1932 г. в Берлине
Л. Д. Троцкий
опубликовал книгу «Сталинская
школа фальсификаций. Поправки и дополнения
к литературе эпигонов»,
которая представляет собой сборник
написанных в разное время статей по
истории партии и советского строительства.
Непосредственным поводом к подготовке
и изданию работы послужила шумиха в
связи с 50-летием И. В. Сталина. Л. Д. Троцкий
выявил сознательные искажения истории
и указал на них.

Итак, в 30-е гг.
отечественная историческая наука
оказалась в чрезвычайно сложных условиях.
Ее развитие было обусловлено в значительной
степени интересами партии и государства,
в результате вмешательства которых
произошла унификация исторического
знания и возникла тенденция фальсификации
исторической реальности. В российской
исторической науке за рубежом ситуация
была не менее тревожной. Наметился
процесс ее денационализации, и растворения
в традиционной западной исторической
мысли.

«Небывалое возвеличение Лысенко породило у нас немало всевозможных «новаторов», как правило, поддержанных большевистскими властями.

Вскоре после войны, когда отношения с союзниками ещё не охладились, большой шум произвёл, к примеру, противораковый препарат «КР», предложенный гистологом Григорием Роскиным и микробиологом Ниной Клюевой. Профессор Г.И. Роскин недавно женился на Н.Г. Клюевой. Он ещё до войны обнаружил, что в экспериментальных опухолях мышей накапливаются южно-американские простейшие вида Trypanosoma cruzi. В связи с появившимися в то время антибиотиками предприимчивой Клюевой пришла идея выделить из этих трипаносом противораковый антибиотик.

Испытав приготовленный препарат на мышах, авторы получили обнадёживающие результаты, указывающие на рассасывание экспериментальных опухолей. Их доклад на президиуме Академии медицинских наук был широко разрекламирован прессой.

К этому известию живой интерес проявили американцы и посол США Уоллтер Беддел Смит. Бывший начальник штаба союзных войск во второй мировой войне явился к Клюевой с предложением о совместной разработке этой проблемы, поскольку в борьбе против рака заинтересовано всё человечество. Ошеломленная Клюева, зная наши порядки, сейчас же обратилась к ректору Института усовершенствования врачей, где она работала, и в Министерство здравоохранения и с их разрешения, скрывая убожество своей кафедры, приняла посла в кабинете ректора.

Далее события развивались следующим образом. Министр здравоохранения Г.А. Митерев с разрешения ЦК, которое, как всегда, давалось только устно, стал готовить соглашение о совместных исследованиях с США. Однако, когда дело дошло до Сталина, вождь возмутился, как это наши достижения отдают американцам, вследствие чего министра освободили от должности, а начальника противоракового отдела министерства и его сотрудников, занятых подготовкой соглашения, арестовали. учёного секретаря Академии медицинских наук В.В. Парина, отвёзшего в США книгу Роскина и Клюевой «Биотерапия опухолей», репрессировали и приговорили как американского шпиона к 15-летнему тюремному заключению.

За сим последовал «Суд чести». В отсутствии бдительности и патриотизма обвиняли Митерева и Роскина. Клюева почему-то, вероятно, как более «патриотичная», не присутствовала на этой инсценировке… Характерно, что одним из обвинений Роскину было то, что он принял в подарок от иностранца самопишущую ручку.

Далее Клюева, в отсутствие кого-либо из учёных, сделала доклад на заседании Политбюро, вследствие чего был создан для неё специальный засекреченный и тщательно охраняемый институт, и целому ряду министерств дали задание обеспечить его современным оборудованием. (Со временем из-за отсутствия результатов этот институт был закрыт и на его базе организован академический институт онкологии.)

Все работы по раку были засекречены и находились на особом учёте. Был издан указ, согласно которому нельзя было публиковать или докладывать исследования, которые не полностью завершены. Так как было не ясно, что значит «не полностью завершены», это вызвало панику, и многие уже назначенные научные заседания и совещания были сорваны.

Ажиотаж вокруг проблемы рака и трудность этой проблемы стимулировали «приток» других «новаторов».

Работая в Государственном онкологическом институте им. П.А. Герцена, мне приходилось получать на отзыв многочисленные предложения по терапии и диагностике рака. Предлагали лечить рак клюквой, березовыми грибами, почками растений — всего не упомнишь.

Однажды к директору нашего института профессору А.И. Савицкому явился «новатор» и обратился с просьбой апробировать его метод лечения, заключавшийся в одевании больных в радиоактивное белье. Директор, естественно, не согласился с гостем и бесцеремонно выпроводил его из Института. После этого он был вызван в Министерство здравоохранения и, получив там взбучку, разыскал «новатора» и униженно просил его испытать его метод в клинике Института.

Среди большинства необоснованных малограмотных предложений, как правило, засекреченных, некоторые выглядели наукообразно. Вспоминается способ диагностики рака, заявленный кристаллографом, членом-корреспондентом Академии наук СССР Г.Б. Бокием.

Этот учёный, далёкий от медицины и биологии, с помощью поляриметра нашёл, что у 10 больных раком угол вращения плоскости поляризации сыворотки крови был иным, чем у 10 нормальных доноров. На этом основании он предложил диагностировать рак. Получив под грифом «секретно» это предложение, одобренное учёным советом Института… кристаллографии (!), я дал отрицательный отзыв, поскольку в крови имеется множество оптически активных компонентов, концентрация которых постоянно меняется от различных причин; позже я узнал, что такой же отзыв написал и мой отец.

Несмотря на это, «метод Бокия» был испытан в клиниках и якобы дал блестящие результаты. Позже, однако, было созвано секретное совещание, которое пришло к заключению, что метод хорош, но имеющиеся поляриметры с точностью до 0,1° недостаточны, и необходима более высокая точность, до 0,01°. Так как такие поляриметры производятся только голландской фирмой «Хенш и Шмидт», нескольким министерствам было дано задание изготовить их в нашей стране.

Со временем, наконец, выяснилось, что сам метод не даёт никаких результатов. Можно привести ещё немало примеров партийно-государственной поддержки фанатиков-шарлатанов, как, например, старого большевика О.Б. Лепешинской, отрицавшей клеточную теорию, или Бошьяна, наблюдавшего «самопроизвольное зарождение» живых организмов.

Отмечу только «открытие» М.И. Волского. Михаил Иванович Волский, профессор Технологического института в г. Горьком (Нижнем Новгороде), сделал «великое открытие», согласно которому при инкубации куриных яиц содержание азота в них повышалось, т. е. они усваивали азот из воздуха. Грубо проведённые опыты были неубедительны для специалистов, и эти работы отвергались научными журналами.

В 1948 году Волский опубликовал их в виде монографии, выпущенной в Горьком. Продолжая опыты вместе со своим сыном, Евгением Михайловичем, он заявил свои результаты как открытие, существенным аргументом которого было то, что азот воздуха сможет служить источником питания для космонавтов.

В 1970 г. президиумом Академии наук СССР мне было поручено экспериментально проверить данные Волских. Все пробы зашифровывались, и ключ к шифрам опечатывался до обработки результатов. По завершении экспериментов оказалось, что никакого усвоения азота не имело места. Несмотря на это, авторы, поддерживаемые Горьковским обкомом, продолжали бомбардировать высокие инстанции, а при Горьковском университете им была создана специальная лаборатория со штатом более 50 сотрудников.

Непродуманные волевые решения партийных руководителей принесли неисчислимый вред не только науке. Даже после смерти Сталина, несмотря на неэффективность колхозов и совхозов, всячески продолжали душить частные приусадебные хозяйства, непомерные налоги привели к почти полному отсутствию в них скота и вырубке фруктовых деревьев.

Во время визита в США на Хрущёва произвела сильное впечатление урожайность кукурузных полей, и он потребовал, чтобы у нас повсюду выращивали эту культуру. Все хозяйства обязаны были засеивать маисом не менее трети пахоты и отдавать под неё лучшие земли. Если на юге страны кукуруза более или менее вызревала, то на большей части территории Советского Союза она давала лишь ничтожные побеги, которые полностью подавлялись сорняками.

Так, в течение почти 20 лет мне приходилось наблюдать поля в Калининской (Тверской) области, где находилась наша дача. Лишь в одно, необычно жаркое лето кукуруза выросла там почти до метра, не дав плодов. Все остальные годы на полях, засеянных ею, росли только сорняки, и ростков кукурузы даже не было видно…»

Збарский И.Б., От России до Росси (воспоминания учёного), в Сб.: Под «крышей» Мавзолея, Тверь, «Полина», 1998 г., с. 280-283.

12 лет при советской власти академия наук сумела прожить, не имея в своем составе ни одного академика-коммуниста. В 1929 году Политбюро ВКП(б) решило положить конец беспартийности академии и выдвинуло на выборы полтора десятка ученых—членов партии. Выборы закончились скандалом: академики забаллотировали троих наиболее одиозных с их точки зрения ученых-коммунистов.

Поведение беспартийных академиков показалось партии демонстративно вызывающим. Председатель ВСНХ товарищ Куйбышев, отвечавший в СССР за отраслевую науку, призвал покарать АН СССР «огнем и мечом», или, попросту говоря, закрыть. Совет народных комиссаров не пошел на столь крайнюю меру, тем более что академики после разъяснительной работы с ними одумались и спустя месяц избрали в свои ряды всех предложенных им свыше ученых-коммунистов. Тем не менее в 1929 году Политбюро ВКП(б) и СНК был декларирован курс на укрепления отечественной науки партийными кадрами, а ОГПУ открыло уголовное «дело АН СССР».

Предвыборные технологии

Сам по себе эпизод с голосованием по кандидатурам ученых-коммунистов на выборах в АН СССР в 1929 году не мог бы вызвать жесткой реакции власти и широкой кампании в СМИ с требованиями рабочих и крестьян уничтожить «гнилой пережиток тайных баллотировок» и «поставить всю деятельность Академии наук под контроль пролетарской общественности». Не избранные академиками трое коммунистов никого не интересовали, власть взбесил не только факт неповиновения академиков, но демонстративное нарушение учеными их же, ученых, тайной договоренности с властью.

Ведь что случилось и о чем не знали возмущенные рабкоры и селькоры советских газет. К 1925 году, когда бывшая Императорская академия наук (с лета 1917 года Российская академия наук) стала АН СССР и была подчинена напрямую СНК, число мест действительных членов (академиков) АН СССР было увеличено с 41 до 75. В 1928 году число академиков было доведено до 90, и к выборам 1929 года в академии образовалось 42 вакантных места академика. На них претендовали 205 ученых, во всяком случае именно столько кандидатов в академики баллотировалось на выборах 1929 года.

Выборам предшествовали кулуарные переговоры управделами СНК товарища Горбунова и члена Политбюро товарища Бухарина с непременным секретарем АН СССР Сергеем Ольденбургом и президентом академии Александром Карпинским. На них, как свидетельствуют историки науки, руководителям академии была сказано, что «Москва желает видеть избранниками Бухарина, Покровского, Рязанова, Кржижановского, Баха, Деборина и других коммунистов». Всего в списке, переданном им Горбуновым, было, по разным данным историков науки, 12 или 14 фамилий. Возражений ни по одному из них у Ольденбурга и Карпинского не было.

В ответ на любезность академиков правительство обещало не возражать против тех кандидатур, которые угодны руководству академии. Сделка со стороны властей выглядела честной, если вообще уместно говорить о честности в таком деле: новые вакансии в АН СССР коммунисты и ученые делили в пропорции 1:3 в пользу ученых. К тому же в партийном списке на избрание присутствовали вполне заслуженные ученые, например биохимик Алексей Бах (его имя носит нынешний Институт биохимии РАН) и инженер-энергетик, автор плана ГОЭЛРО Глеб Кржижановский. Просто они до 1917 года совмещали науку с революционной деятельностью, то есть с тюрьмами, ссылками и эмиграцией. Бах был одним из основателей партии эсеров, потом стал большевиком, а Кржижановский еще в 1893 году вместе с Лениным учредил «Союз борьбы за освобождения рабочего класса» — первую коммунистическую партию в России.

Из партийного списка кандидатов в академики только Бухарин и Рязанов были чистыми профессиональными революционерами, и если имели отношение к науке, то разве что в роли социологов—экспериментаторов на людях. Остальные формально были учеными-гуманитариями и в той или иной степени были связаны с преподаванием в университетах или занятиями наукой в дореволюционное время и разработкой научных основ марксизма-ленинизма после революции.

И вот академики едва ли не единогласно проголосовали за избрание в свои ряды товарищей Бухарина и Рязанова, которые, как все прекрасно понимали, никакие не ученые. Но при этом набросали черных шаров заведующему литературным отделением Института красной профессуры товарищу Фриче, члену редколлегии журнала «Историк-марксист» товарищу Лукину и директору Института философии Коммунистической академии товарищу Деборину.

Возможно, они, судя по их должностям, действительно попортили немало крови ученым литературоведам, историкам и философам. Сами товарищи Фриче, Лукин и Деборин в Кремле мало кого интересовали, академики на них продемонстрировали независимость от партии, а это на 12-м году революции было для власти унизительным. Кроме того, с точки зрения власти, академики оказались возмутительно неблагодарными за все то, что сделала для них партия.

Черная неблагодарность

Мало того, что академию наук, которая в 1917 году целиком, без единого исключения была агрессивно против захвата власти большевиками, не только не ликвидировали как классово чуждое учреждение, академиков, напротив, старались подкормить спецпайками и создать им условия для работы в условиях Гражданской войны и разрухи. Не тронули их и тогда, когда новая власть обзавелась собственной наукой — научными институтами при Наркомпросе, Наркомземе, Наркомздраве, ВЦИК, ВСНХ и т. д. По данным историка науки Феликса Перченка, гораздо больше возможностей по сравнению с академией наук имели Главнаука Наркомпроса и Научно-технический отдел (потом управление) ВСНХ. Наркомпросу подчинялись университеты и (до 1925 года) и сама Академия наук. Под эгидой ВСНХ развивалась прикладная наука.

Рядом с этими двумя пирамидами новой науки росла третья — Коммунистическая академия (при основании — Социалистическая академия общественных наук), которая объединяла Институт красной профессуры, комуниверситеты разного уровня и специализации (например, Коммунистический университет трудящихся Востока), общества ученых-марксистов и т. п. По мысли научного руководителя Коммунистической академии Абрама Деборина, Комакадемия претендовала «венчать все здание науки».

Забегая вперед, надо сказать, что во второй половине 1930-х годов Комакадемия пришла в упадок, а ее остатки были поглощены АН СССР. Но в 1920-е годы положение академии наук было шатким, ее легко могла проглотить и переварить без остатка любая из трех перечисленных выше коммунистических научных структур или все три сообща — порвать на куски по научным направлениям и проглотить каждый свое.

Но вместо этого советское правительство поддержало академию наук, в 1925 году торжественно отпраздновало 200-летие основания академии императором Петром I, что само по себе было удивительным для советской власти, дало академии новое название АН СССР и, забрав ее у Наркомпроса, подчинило себе напрямую. Конечно, в этом был простой расчет: в СНК понимали, что стране нужна не только и не столько коммунистическая наука, сколько просто наука, без которой советская Россия была бы обречена остаться отсталой аграрной страной. Для управления наукой был нужен ее главный штаб, а академия была уже готовым штабом.

Академики, считали в правительстве, должны были понимать, что финансирование их исследований, спецпайки и большие зарплаты, номинированные в золотом червонце (то есть не подверженные инфляции), даются им не за их светлые мозги, а за ту их работу, которая нужна стране. Власть же в ответ требовала, с ее точки зрения, малого: создать внутри АН СССР контролирующий академиков орган, подчиненный напрямую Политбюро ВКП(б). В терминах Гражданской войны при командовании «научной армией» Страны Советов в АН СССР вводился институт комиссаров. Этих комиссаров и предстояло академикам избрать в свои ряды на собрании академии в 1929 году.

Академиков могли бы просто поставить перед фактом, однако их, как малых детей, заранее уговаривали в необходимости этой меры. В январе 1928 году решением Политбюро была создана комиссия из трех членов Политбюро — Молотова, Рыкова и Бухарина — специально для рассмотрения вопросов, «связанных с Академией наук». По результатам их работы были приняты принципиальные решения об увеличении числа академиков и выдвижении на новых выборах кандидатов из числа членов партии. Потом целый год шли кулуарные переговоры «откомандированного» из Политбюро в АН СССР Николая Бухарина с руководством академии.

А в результате на выборах академики продемонстрировали свою независимость. Надо также не забывать, что произошло это в «год великого перелома на всех фронтах социалистического строительства», как назвал 1929 год товарищ Сталин. Иначе как плевок в лицо партии расценить это в Политбюро не могли, и оставить это без последствий власть тоже могла. Требовалось показать академиками, кто в их доме хозяин.

Дело АН СССР

История науки умалчивает, какие слова после злосчастных выборов говорили своим коллегам по академии ее президент Карпинский и секретарь академики Ольденбург. В архивах сохранились лишь частные письма-объяснения им от академиков, голосовавших против коммунистов. Но, вероятно, слова академического начальства были убедительными, потому что не прошло и месяца, как на дополнительных выборах в АН СССР были избраны все трое забаллотированных ранее коммунистов.

Но было поздно. В ОГПУ уже было возбуждено «дело АН СССР». Под разными надуманными предлогами типа ненадлежащего хранения важных исторических документов были арестованы и сосланы около 200 ученых, в основном рядовых сотрудников институтов АН СССР. Из академиков в ссылку поехали всего несколько человек из пяти десятков, голосовавших против коммунистов на выборах 1929 года.

Задача «карающего меча» революции состояла не в уничтожении АН СССР, а в том, чтобы преподать академикам урок, который они бы не забывали до конца своей жизни. Академики в основной своей массе урок запомнили. Ольденбург писал, что в разгар «дела АН СССР» они с женой ложились спать одетыми в ожидании ареста. Среди академиков были, конечно, и такие, кто продолжал упорствовать в своей преданности истине и науке. С ними разобрались потом в индивидуальном порядке, их имена сейчас знает любой ученый, потому что как раз по причине своей принципиальности в науке они были в ней лучшими.

Печальный финал

По прошествии времени стало ясно, что институт научного комиссарства не оправдал себя. Похожая история была на войне, только тогда комиссары просуществовали в Красной армии всего год и были упразднены в самый тяжелый момент, осенью 1942 года, когда бои шли уже в Сталинграде. В мирной АН СССР потребовалось больше времени, чтобы стало окончательно ясно: комиссар ученому не нужен и даже вреден, а выкручивание рук академикам на выборах 1929 года, репрессии против них и вообще не имевших к этому делу рядовых сотрудников академии — все это было зря.

После выборов 1929 года в Академии наук была создана фракция коммунистов-академиков, позднее ставшая именоваться партийной группой академиков АН. В состав партийной группы (фракции) в разное время кроме коммунистов-академиков входили руководители партийных и государственных структур, связанных с руководством наукой (например, народный комиссар просвещения Бубнов, начальник отдела науки ЦК ВКП(б) Бауман, «наблюдавший» за работой АН Горбунов и другие).

Основные задания, связанные с деятельностью академии наук, с решением всех кадровых вопросов, включая отбор кандидатов на академические должности и в аппарат академии, должны были готовиться в партийной группе. Фактически возник параллельный президиуму АН управляющий орган, и многие вопросы, рассматривавшиеся партгруппой, прямо относились к компетенции президиума АН.

Вероятно, работа партгруппы была формальной и никчемной, во всяком случае в архиве РАН не удалось обнаружить никаких документов, характеризующих ее деятельность. А те протоколы заседаний партгруппы, которые сохранились в фонде Молотова в Госархиве социально-политической истории, касались завершающего этапа существования партгруппы в 1936–1938 годах и в основном отражают деятельность партгруппы в период пика репрессий против ученых и работников аппарата академии, главным образом членов ВКП(б). В народе такую деятельность называют «стукачеством».

Назначенный на должность секретаря Академии наук (после ареста непременного секретаря АН Н. П. Горбунова) В. И. Веселовский писал председателю правительства Молотову: «Существование особой партгруппы академиков АН СССР в настоящее время и в теперешнем составе… нецелесообразно. Партгруппа не способна идейно-политически сплотить академиков и мобилизовать их на выполнение решений ЦК партии. Партгруппа <…> превратилась в центр политиканства некоторых академиков—членов партии».

18 января 1938 года Политбюро приняло решение «партгруппу академиков при АН СССР упразднить, а академиков-коммунистов прикрепить только к парторганизациям по месту основной работы в целях укрепления связи академиков-членов партии с коммунистами учреждений, в которых они работают». Этим закончилась история бунта академиков против власти на выборах в АН СССР в 1929 году.

Тонкий слой партийности

После провала насильственной коммунизации науки сверху на уровне академиков АН СССР решение Политбюро от 18 января 1938 года может показаться попыткой сделать то же самое, только снизу — наращиванием числа коммунистов в первичных партийных организациях научных институтов и вузов в основном за счет рабоче-крестьянской молодежи, массово шедшей в 1930-е годы в науку.

Но это ошибочное впечатление. Как показали архивные исследования историка науки Екатерины Долговой, вопреки расхожему историческому штампу в 1920–1930-х годах не наблюдалось жесткого государственного запроса на «партийность» ученых. Слой коммунистов в научном сообществе всегда был тонким. Если не считать одиночек с дореволюционным партийным стажем и вступивших в партию во время Гражданской войны, ученые в основном из области общественных и прикладных наук потянулись в партию в 1923–1924 годах, а пик приобретения ими партийности пришелся на 1927 год.

К 1929 году партпрослойка в составе научных кадров по-прежнему выглядит не очень убедительно — 6%. К 1937 году она возросла до 12%. Если к научным институтам добавить вузы и считать не только коммунистов, но и комсомольцев, то в 1937 году соотношение беспартийных научных работников научно-исследовательских учреждений и вузов составляло 82,2% против 17,8% научных работников—членов и кандидатов ВКП(б) и членов ВЛКСМ.

Но эта партпрослойка была крайне неоднородной. В области общественных наук число коммунистов в некоторых научных учреждениях иногда превышала половину сотрудников. Соответственно, это снижало удельный вес коммунистов в институтах и на кафедрах точных и естественных наук. Среди академиков и профессоров вузов беспартийные составляли соответственно 96,5% и 87,9%, в группе старших научных работников и доцентов — соответственно 82,1% и 78,8%, в группе младших научных работников — 80,6%. Иными словами, партийность ученых возросла по сравнению с 1920-ми годами втрое, но в основном за счет молодых ученых-комсомольцев.

В те годы принимали в ряды ВЛКСМ до войны далеко не всех желающих. Комсомольский билет у молодого человека фактически приравнивался к партийному у более взрослых строителей социализма. Членство в ВЛКСМ не было обязательным условием для молодых людей, желающих получить высшее образование, каким оно стало в хрущевские и брежневские времена.

Более того, не прослеживается статистическая корреляция между партийностью научных работников и приобретением ими привилегий социально-бытового характера. В 1937 году доля партийных ученых в списке Комиссии содействия ученым при СНК СССР (то есть в списке на получение всевозможных надбавок, льгот, спецпайков, улучшенных жилищных условий и т. п.) составляла 12,4%, беспартийных — 87,6%.

По понятным причинам наибольший процент партийных льготников наблюдался среди представителей социально-экономических дисциплин (35,7% партийных и 64,3% беспартийных научных работников). Другие же научные дисциплины демонстрировали удивительную картину: из включенных в список КСУ были беспартийными 90,5% представителей медицинских наук, 91,4% — сельскохозяйственных наук, 92,6% представителей точных и естественных наук, 95,2% представителей инженерно-технических наук.

Молодые ученые числились в отдельном списке КСУ, но и там картина была похожая: 15,8% членов партии и ВЛКСМ среди привилегированных в социально-бытовом плане молодых ученых. Иными словами, стремиться в партию ради карьеры и льгот ученым не имело смысла, и говорить о советской науке в сталинские времена как о «коммунистической» в части ее социально-демографических характеристик едва ли правомерно.

Образно говоря, если не считать общественно-политические науки, которые действительно были насквозь пропитаны учеными-коммунистами, остальная наука в те годы была лишь отлакирована тонким слоем партийности.

Коммунизация академии снизу

Может показаться парадоксом, но тотальная коммунизация Академии наук началась как раз в послесталинскую эпоху, причем без малейшего принуждения сверху. После войны доля коммунистов в научных учреждениях увеличилась за счет вернувшихся с фронта ученых, которые часто вступали там в партию. Яркий пример такого ученого — Иосиф Рапопорт, ушедший в 1941 году на фронт добровольцем, отвоевавший всю войну комбатом на передовой и вступивший там партию. В 1948 году на знаменитой сессии ВАСХНИЛ доктор наук коммунист Рапопорт едва ли не в одиночку сопротивлялся с трибуны сессии шельмованию генетики Трофимом Лысенко и его сторонниками. Другие ученые, как будущий Нобелевский лауреат Виталий Гинзбург, которого не пустили на фронт, вступали в партию в военные годы, считая это своим моральным долгом.

Но с фронта мало кто вернулся. В послевоенные годы основной прирост коммунистов в науке шел по другому накатанному пути. До уровня заведующего лабораторией включительно ученый мог не задумываться насчет вступления в партию, если, конечно, он работал в институте или на кафедре неидеологического профиля, должность завлаба не подразумевала членства в партии. А поскольку наука делалась и делается во всем мире на уровне лабораторий, то и партийность к науке не имела никакого отношения.

Но выше, на должностях, связанных с администрированием в науке,— замдиректора и директора института, а в некоторых крупных институтах и на уровне завотдела партийность подразумевалась автоматически. Поэтому на этих должностях практически все ученые были членами КПСС. Также показана партийность была серьезным ученым в оборонной области и тем крупным ученым, которые представляли советскую науку на всевозможных симпозиумах за рубежом. Понятно, что вступали ученые в партию не по идейным соображениям, а потому что такие были правила игры в науке в хрущевские и брежневские времена.

Да и вступить тогда в ряды КПСС ученому, даже если бы он вдруг почувствовал, что жить дальше не может без партии, было проблематично. На научные институты выделялись квоты на прием в партию. В институтах неидеологического профиля это было, как правило, одно место в год. У молодых карьеристов, желавших продвинуться в науке за счет партбилета, были большие проблемы отвоевать это место. Кроме прочего, в здоровых и успешных научных коллективах на них смотрели с плохо маскируемой брезгливостью.

Директоров институтов, их замов, руководителей ключевых отделов и выдающихся ученых, основателей научных школ избирали в АН СССР. Кого же еще туда выбирать? В итоге практически у всех академиков в кармане лежал партбилет. Распоряжение членов сталинского Политбюро товарищей Молотова, Рыкова и Бухарина о коммунизации академии наук было выполнено. Только к этому времени двоих из них давно расстреляли, а третьего — Вячеслава Молотова — исключили из партии и отправили на пенсию, отобрав у него должности и регалии. Кроме одной — научного звания почетного академика АН СССР.

disserCat — электронная библиотека диссертаций работаем для вас с 2009 года

• Корзина пуста

Вход
|
Регистрация

Вы робот?

Мы заметили, что с вашего адреса поступает очень много запросов.

Подтвердите, что вы не робот