Преодоление разногласий в руководстве кпсс

К истории секретного доклада Н.С. Хрущева на ХХ съезде КПСС

Источник: polit.ru @ Виктор Наумов

25 февраля 1956 года на закрытом заседании ХХ съезда КПСС прозвучал доклад Н.С. Хрущева «О культе личности и его последствиях», который произвел сильнейшее впечатление на присутствующих обнародованием неизвестных ранее фактов сталинской политики и, несомненно, имел колоссальное значение для всего дальнейшего хода истории. Однако до сих пор остается мало известно, каким образом шла подготовка этого доклада, кто принимал в ней участие, какие вопросы вызывали наибольшие дискуссии и каковы были личные цели каждого из участников при работе над будущим докладом. «Полит.ру» публикует статью В.П. Наумова «К истории секретного доклада Н.С. Хрущева на ХХ съезде КПСС», в которой, опираясь на воспоминания современников и участников событий, автор реконструирует процесс подготовки доклада и ту борьбу мнений в президиуме ЦК, которая развернулась вокруг него. Впервые статья опубликована в журнале «Новая и новейшая история» (1996. № 4).

В феврале 1956 г. состоялся XX съезд КПСС, сыгравший значительную роль в истории нашей страны. Однако и через 40 лет мы недостаточно знаем об этом выдающемся событии — наши суждения о нем опираются на стереотипы и штампы, которые были выработаны партийной пропагандой того времени.

XX съезд состоял из двух неравных и различных по характеру частей. Первая — 19 заседаний — ничем не отличалась от предыдущих партийных форумов.

Каждый оратор, как обычно, начинал с восхваления ЦК КПСС, а заканчивал самоотчетом, без какой-либо серьезной критики недостатков. Получалась этакая картина всеобщих успехов и достижений. А между тем ЦК отчитывался за работу в очень сложный период, начавшийся с октября 1952 г., за несколько месяцев до смерти Сталина, и отражавший наметившийся перелом в жизни партии и страны. В деятельности ЦК были крупные ошибки и провалы, однако из прений на съезде складывалось впечатление, будто ЦК работал безупречно, а партия одерживала победу за победой.

Были на съезде и неординарные выступления. Например, речь А.И. Микояна. К удивлению делегатов съезда, Микоян резко раскритиковал сталинский «Краткий курс», отрицательно оценил литературу по истории Октябрьской революции, гражданской войны и советского государства. Брат Микояна — авиационный конструктор, делегат съезда — Артем Иванович Микоян рассказал Анастасу Ивановичу о той негативной реакции зала, с которой было воспринято его выступление. Большая часть делегатов осудила выступление Микояна. Не случайно и то, что оно почти не нашло поддержки в ходе прений. Исключением стало лишь выступление академика А.М. Панкратовой. Она, как и Микоян, говорила о фальсификации исторических фактов в научной литературе.

Во время работы съезда в адрес его президиума поступила телеграмма от руководителя партийной организации Коммунистической партии Чехословакии в городе Теплице: «Я не согласен с выступлением правого Микояна, которое является оскорблением светлой памяти Сталина, живущей в сердцах всех классово сознательных рабочих, и будет с радостью воспринято всей буржуазией. Нас воспитал Сталин«[1].

XX съезд был противоречив, как противоречивы были и те процессы, которые происходили в обществе, в партии, в верхнем эшелоне власти. Однако и весь ход прений на съезде не отразил сложностей и противоречивости переживаемого периода.

Была и другая часть работы съезда, которую президиум ЦК решил провести в чрезвычайной секретности. Делегаты были готовы к тому, чтобы услышать нечто очень важное, касавшееся Сталина, поскольку уже до начала съезда им были разосланы ленинские работы, ранее не публиковавшиеся в открытой печати: обращение к XII съезду партии — так называемое «Завещание», письма по национальному вопросу и другие документы. Кроме того, делегатов поставили в известность, что на съезде Н.С. Хрущев выступит с докладом о культе личности.

После того как съезд исчерпал повестку дня, избрал руководящие органы и фактически закончил работу, состоялось ещё одно, 20-е заседание, на котором с информационным докладом выступил Хрущев. Этот доклад определил особое место съезда в истории. Он всколыхнул все советское общество, получил отклик во всем мире[2]. И сегодня, по прошествии 40 лет, интерес к этому событию не угасает.

Однако до сих пор все, что связано с рождением идеи зачитать секретный доклад на съезде, с его подготовкой, с борьбой мнений в президиуме ЦК по проблемам, нашедшим отражение в докладе, покрыто глубокой тайной. Поэтому в литературе, в средствах массовой информации существует так много вымыслов и фантастических предположений на этот счет. Из свободного комбинирования мозаичных фактов и вольных допущений рождаются порой весьма неожиданные концепции.

В распоряжении историков были воспоминания только одного участника событий — Хрущева[3]. Но память человеческая, как показывает практика, не всегда совершенна. Впрочем, эгоцентризм и некритическая оценка собственного «я», наверное, вполне естественны при анализе событий, участником которых был человек.

Итак, на 40-летие XX съезда КПСС широко откликнулась российская пресса. Характерно, что из всего комплекса проблем в печати рассматривались только те, которые были связаны с его закрытым заседанием.

В публикациях представлены полярные точки зрения, соответствующие политической позиции авторов и органов печати. Ортодоксальные большевики впервые открыто оценили доклад Хрущева как начало той катастрофы КПСС, которая произошла в августе 1991 г.

Бывшие партийные реформаторы охарактеризовали доклад Хрущева как важный шаг на пути обновления партии, демократизации общества, как начало перестройки в середине 50-х годов, при этом проводя аналогию с политическими реформами 80-х. Провал реформаторских усилий Хрущева они объясняют сопротивлением консервативных сил внутри руководящего ядра партии.

Менее четко выражена та точка зрения, что кризис партии был обусловлен её характером, внутренне присущими ей неразрешимыми противоречиями. Как показала история, КПСС не поддавалась реформированию. Деятельность руководящего ядра партии, в частности и все решения XX съезда, были направлены на укрепление монопольной власти КПСС в обществе, на преодоление крайностей, проявившихся в сталинские времена во внутренней и внешней политике СССР, а не на принципиальный отказ от этой политики. Попытки соединения таких антагонистических начал, как демократия и диктатура, оказались утопией.

Комплексный анализ документов Архива Президента Российской Федерации, Центра хранения современной документации, Архива федеральной службы безопасности, Российского центра хранения и изучения документов новейшей истории позволяет объективно представить малоизвестную картину политических столкновений в президиуме ЦК, проследить расстановку сил по важнейшим обсуждавшимся на его заседаниях вопросам с осени 1955 г. и до конца февраля 1956 г., показать реакцию общества и партии на доклад Хрущева о культе личности Сталина.

В большой степени это удалось осуществить благодаря найденным в Архиве Президента РФ уникальным документам — записям отдельных заседаний президиума ЦК, сделанным заведующим общим отделом ЦК КПСС В.Н. Малиным. Создание этого документа, его хранение в архиве бывшего политбюро, судьба Малина — это отдельная история, с драматическими коллизиями и неожиданными характеристиками личности Малина. Малин был человеком спокойным, медлительным, его даже можно было назвать аполитичным. Далекий от аппаратных игр и интриг, Малин записывал дискуссии в президиуме ЦК по своей инициативе и в тайне от всех, поскольку начиная с 20-х годов в политбюро не оставляли компрометирующих руководство партии документов. После смещения Хрущева Малин был направлен на работу ректором Академии Общественных наук (АОН) при ЦК КПСС.

Большой интерес вызывают воспоминания Микояна. Они представляют собой диктовки по отдельным вопросам истории начиная с 20-х годов и до октябрьского пленума ЦК 1964 г. Воспоминания отличаются откровенностью. В них сообщается о неизвестных фактах в деятельности политбюро и об отношениях между его членами. Очевидно, поэтому диктовки Микояна никогда не публиковались и со дня его смерти хранились в сейфе заведующего общим отделом ЦК под грифом «Особо важная особая папка». До того как эти записи попали в архив, их читателями были лишь Ю.В. Андропов, М.А. Суслов, К.У. Черненко и его первый помощник В.А. Прибытков.

Обширный документ, представленный ЦК комиссией под руководством секретаря ЦК П.Н. Поспелова, — итог интенсивной работы большой группы сотрудников ЦК КПСС, Генеральной прокуратуры и КГБ СССР. Этот один из ключевых источников по рассматриваемой проблеме не был введен в научный оборот. О нем лишь вскользь упоминалось, но анализ содержания документа полностью отсутствовал. Наконец, для восстановления истории создания доклада о культе личности недоставало диктовок Хрущева от 19 февраля 1956 г., вошедших частично или полностью в текст его речи, произнесенной на съезде 25 февраля. В Архиве Президента РФ, к счастью, сохранились не только диктовки Хрущева, но и все варианты его доклада с точным указанием даты завершения работы над ними, со всеми замечаниями, которые делали члены президиума ЦК. Анализ текста, продиктованного Хрущевым и впервые вводимого в научный оборот, позволяет исследователю точнее представить позицию Хрущева, понять его образ мыслей. Секретная часть работы XX съезда тщательно готовилась, и подготовка эта сопровождалась острыми дискуссиями в президиуме ЦК. Обеспокоенность части руководящего ядра партии по поводу возможного привлечения к ответственности за преступления, совершенные при Сталине, нарастала с каждым днем.

Сразу же после смерти Сталина новое руководство министерства госбезопасности (МГБ) СССР предало широкой огласке действия органов госбезопасности по фальсификации судебных дел; сообщалось, что широко применялись пытки и истязания заключенных и что Сталин причастен к этим преступлениям. В печати были опубликованы факты, связанные с фальсификацией «дела врачей», «дела» грузинских политических деятелей, «ленинградского дела». В этой связи были преданы гласности методы работы следственного отдела МГБ по особо важным делам. Группу сотрудников этого министерства уволили и даже арестовали.

Из тюрем и ссылок были возвращены близкие родственники и друзья членов президиума ЦК КПСС и других руководящих работников. Затем последовали обращения в ЦК и правоохранительные органы родственников других пострадавших — жертв репрессий 30-х годов. Количество освобожденных нарастало с каждым днем. Они рассказывали о пытках и истязаниях во время следствия, о нечеловеческих условиях содержания в лагерях. Резонанс от этих рассказов усиливался признанием властей в том, что невиновные люди были оклеветаны, прошли муки пыток и истязаний.

Процесс реабилитации захватывал широкие социальные группы. С каждым днем тайные дела, творившиеся в сталинских застенках, становились явными.

За короткое время были пересмотрены дела генералов К.Ф. Телегина, В.В. Крюкова, B.C. Голушкевича, И.А. Ласкина, адмирала В.А. Алафузова и других военачальников. Многих из них арестовали во время войны или после её окончания и по несколько лет содержали под стражей без следствия и суда.

В середине 50-х годов была реабилитирована группа руководящих комсомольских работников, видные специалисты авиационной промышленности, Главного артиллерийского управления, значительное количество крупных партийно-советских работников, а также большая группа генералов, которые во время Великой Отечественной войны попали в немецкий плен.

Первое открытое сообщение о бесчинствах, которые творились в органах госбезопасности, о фальсификации следственных дел, появилось весной 1953 г. Инициатором таких публикаций был Л.П. Берия. После его ареста появились сообщения о том, что он несет прямую, а может быть, и главную ответственность за политические репрессии 30-40-х годов. В связи с подготовкой судебного процесса над Берией и его сообщниками следственные органы рассмотрели дела партийных, советских работников, осужденных после того, как летом 1938 г. Берия появился в НКВД в качестве его руководителя и начальника главного управления государственной безопасности. Тогда и были расстреляны видные партийно-государственные деятели Р.И. Эйхе, П.П. Постышев, Я.Э. Рудзутак, А.В. Косырев.

Вместе с рассмотрением правомерности осуждения отдельных личностей, прокуратура, опираясь на документы, которые предоставлялись МГБ и лично министром госбезопасности А.И. Серовым, осуществила проверку некоторых политических процессов, групповых судебных дел. Во всех случаях открывалась грубая фальсификация, основанная на так называемых «признательных показаниях» осужденных, которые добывали пытками.

В ходе следствия по делу Берии и его сообщников — В.Н. Меркулова, В.Г.Деканозова, Б.З. Кобулова, С.А. Гоглидзе, П.Я. Мешика, Л.Е. Влодзимирского — был выявлен большой очень важный материал, раскрывавший факты незаконных репрессий, фальсификации следственных дел, применения пыток и истязаний заключенных. Судебный процесс, состоявшийся в Москве 18-23 декабря 1953 г., был закрытым. Но после того как приговор суда был приведен в исполнение, по указанию президиума ЦК текст обвинительного заключения по этому делу — 48 страниц типографского текста брошюры большого формата — был разослан в местные партийные организации. С ним знакомили партийных функционеров вплоть до членов райкома партии, руководителей кафедр общественных наук.

Таким образом, в конце 1953 г. большая часть партийного актива была информирована о преступлениях, совершенных в 30-40-е и в начале 50-х годов органами госбезопасности, о фальсификации судебных дел, о пытках и истязаниях, которые применялись в широких масштабах.

Осенью 1955 г. органы госбезопасности активизировали работу по пересмотру дел партийно-советских работников, осужденных в 1937-1939 гг. При этом вскрывались и грубые фальсификации дел, и методы, которыми добывались «признательные показания». Волна разоблачительных материалов становилась все больше. Президиум ЦК вынужден был активно заниматься рассмотрением фальсифицированных дел, реабилитировать безвинно пострадавших.

С каждым днем нарастал поток обращений к членам президиума ЦК с просьбой пересмотреть дела жертв политических репрессий 30-40-х годов.

«После смерти Сталина, — вспоминал Микоян, — ко мне стали поступать просьбы членов семей репрессированных о пересмотре их дел. Я отправлял эти просьбы Руденко (генеральный прокурор СССР). Очень много случаев было, когда после проверки полностью они реабилитировались. Меня удивляло: ни разу не было случая, чтобы из посланных мною дел была отклонена реабилитация«[4].

Прокуратура и КГБ рассматривали дела репрессированных, принимали решения о реабилитации и направляли все документы в Комитет партийного контроля для решения вопроса о партийности реабилитированных. После этого окончательное решение по всему делу принималось президиумом ЦК КПСС. Прокуратура и КГБ работали очень активно. И, безусловно, в этом они опирались на поддержку Хрущева[5].

К осени 1955 г. в президиуме ЦК сосредоточился значительный материал о политических репрессиях и ответственности Сталина за совершенные преступления в отношении коммунистов и партийных руководителей во второй половине 30-х годов. Внимание Хрущева к этим проблемам резко усилилось. В чем причины такого изменения позиции Хрущева? Это очень важный вопрос, и он ещё требует исследования. Нужны новые дополнительные документы, чтобы раскрыть мотивы, определявшие действия верхушки партии в 1953-1957 гг.

Микоян вспоминал:

«Я думал, какую ответственность мы несем, что мы должны делать, чтобы в дальнейшем не допустить подобного. Я пошел к Н.С. и один на один стал ему рассказывать. Вот такова картина. Предстоит первый съезд без участия Сталина, после его смерти. Как мы должны себя повести на этом съезде касательно репрессированных сталинского периода?

Кроме Берии и его маленькой группы работников МВД, мы никаких политических репрессий не применяли уже почти 3 года, но ведь надо когда-нибудь если не всей партии, то хотя бы делегатам первого съезда после смерти Сталина доложить о том, что было. Если мы этого не сделаем на этом съезде, а когда-нибудь и кто-нибудь это сделает, не дожидаясь другого съезда, — все будут иметь законное основание считать нас полностью ответственными за происшедшие преступления. Мы несем какую-то ответственность, конечно. Но мы можем объяснить обстановку, в которой мы работали. Если мы это сделаем по собственной инициативе, расскажем честно правду делегатам съезда, то нам простят, простят ту ответственность, которую мы несем в той или иной степени. По крайней мере скажут, что мы поступили честно, по собственной инициативе все рассказали и не были инициаторами этих черных дел. Мы свою честь отстоим, а если этого не сделаем, мы будем обесчещены.

Н.С. слушал внимательно. Я сказал, что предлагаю внести в Президиум предложение создать авторитетную комиссию, которая расследовала бы все документы МВД, Комитета госбезопасности и другие. Добросовестно разобралась бы во всех делах о репрессиях и подготовила бы доклад для съезда. Н.С. согласился с этим«[6].

Хрущев выдвигал другую версию, полностью отвергая чью-либо инициативу в постановке вопроса о создании накануне XX съезда комиссии по расследованию положения дел при Сталине. Что же касается позиции Микояна, Хрущев писал: «Если память мне не изменяет, и Микоян не поддержал меня достаточно активно. Следует отметить, что он и не предпринимал ничего, чтобы блокировать мое предложение«[7].

Большая часть членов президиума ЦК в полной мере осознавала свою ответственность за участие в сталинских злодеяниях. Их пугала мысль, что кто-то другой будет разбираться в тех преступлениях, в которых они были повинны.

Но было бы несправедливым полагать, что это было единственное чувство, которым руководствовались члены президиума. Они являлись и соучастниками преступлений, и их жертвами, и заложниками Сталина одновременно. Малейшее несогласие со Сталиным грозило не только уничтожением любому высокопоставленному партийному руководителю, но и гибелью его семьи, родственников, близких друзей. Увы, не все они отличались силой духа, принципиальностью и непреклонностью. Сталинщина пугала их. С ужасом и негодованием вспоминали они теперь недавнее прошлое, атмосферу страха и лжи. Важно определить мотивы действий членов президиума ЦК. Что руководило ими, когда они принимали решение об информировании делегатов предстоявшего съезда о сталинских преступлениях? Микоян откровенно говорил о тех чувствах, которые испытывали члены президиума ЦК. Они боялись ответственности за совершенные преступления, боялись, что съезд может спросить каждого, какую роль он играл в организации массовых репрессий. Отсюда — и первый мотив, которым руководствовался Микоян: о репрессиях лучше рассказать самим членам президиума и не ждать, когда за это возьмется кто-либо другой. Такой информацией, считал Микоян, члены президиума могли бы показать делегатам съезда, что всё о сталинских преступлениях они узнали только перед съездом, только в результате специального изучения, предпринятого комиссией, которую они создали. Тем самым члены президиума ЦК в какой-то мере снимали с себя хотя бы часть ответственности за кровавый террор 30-х годов. То, что именно они сами, по своей инициативе поставили этот вопрос, должно было отвести от них возможные обвинения.

Такого рода признания содержатся и в воспоминаниях Хрущева. Каков же был политический расчет первого секретаря ЦК КПСС?

Хрущев, как и другие члены президиума ЦК, не только рассчитывал уйти от личной ответственности, но и понимал, что признание высшей партийно-государственной властью сталинских преступлений дискредитирует наиболее авторитетных и влиятельных членов президиума ЦК, тех, кто долгое время работал со Сталиным, кто был в 30-е годы членом политбюро. Об этом он писал в своих воспоминаниях[8].

Постановка этой проблемы прежде всего подрывала авторитет тех, кто знал больше и, может быть, участвовал в сталинских преступлениях. Степень ответственности членов президиума ЦК могла стать инструментом давления со стороны тех, кто знал меньше, на тех, кто знал больше и, следовательно, нес большую ответственность. Таким образом, считал Хрущев, можно будет попытаться уйти от ответственности.

Берия первым использовал данные о сталинских преступлениях как орудие давления на своих коллег, которых особенно пугало то, что он, раскрывая тайны фальсификаций дел, занимался этим один и оставил у себя в сейфе материалы, свидетельствующие о прямой причастности членов политбюро к сталинским злодеяниям. Берия получал сведения в подведомственных ему органах госбезопасности. Члены политбюро заподозрили, что Берия собирает против них досье и уничтожает документы, которые свидетельствуют о его собственных преступлениях и злоупотреблениях властью. Неслучайно, что после расстрела Берии члены политбюро тут же уничтожили все документы из его сейфа. Хрущев говорил, что сделал это, даже не читая тех бумаг, которые находились у Берии. Может быть, он и не читал, но не вызывает сомнения, что его доверенные лица, в первую очередь Серов, внимательно изучили все эти документы.

Хотел ли Берия использовать эти сведения в борьбе за единоличную власть или Молотов, Каганович, Маленков, Хрущев и Микоян опасались напрасно? От Берии можно было ждать чего угодно. Но то, что такая мысль у членов президиума ЦК в 1953 г. была, свидетельствует о ясном осознании ими того, какая опасность для них существовала — такого рода разоблачения могли стать мощным оружием в борьбе за лидерство в партии. Некоторые из них употребили все силы, чтобы нейтрализовать возможную опасность; другие, опираясь на свое положение в партийном аппарате, настойчиво стремились использовать сложившуюся ситуацию с максимальной для себя выгодой.

К осени 1955 г. Хрущев был полностью убежден в том, что о его причастности к преступлениям сталинской эпохи не будет сказано ни слова. Он смело обвинял других, будучи уверен, что изобличающие его документы либо уничтожены, либо находятся за семью печатями. Чем более надежно они были спрятаны, тем более резко осуждал Хрущев преступления, в которых сам принимал активное участие. После XX съезда Хрущев, как человек эмоциональный и решительный, предпринял шаги к массовому освобождению жертв политических репрессий. Около миллиона заключенных и ссыльных получили свободу. Несомненно, что Хрущев руководствовался в этом не только политическими расчетами, но и движением души.

Нельзя забывать о формировании в руководящих кругах партии, среди её номенклатуры настроений осуждения произвола Сталина, безжалостных репрессий против партийно-государственных и хозяйственных кадров. Нарастание репрессий в конце 40-х — начале 50-х годов и реально приближавшаяся возможность повторения большого террора создавали атмосферу страха для всех социальных групп. Усиление репрессий в последние годы жизни Сталина ещё раз продемонстрировало, что они являлись необходимым составляющим элементом сталинской системы.

В эти годы Сталин перенес центр тяжести в системе руководства партией и страной на органы государственной безопасности. С работниками следственного отдела по особо важным делам МГБ Сталин виделся чаще, уделял им времени больше, чем членам президиума ЦК. Фактически Сталин взял на себя руководство этим отделом МГБ. Он решал, кого следует арестовать, готовил вопросы для следствия, определял меру физического воздействия на арестованных с целью получения нужных для него показаний, выдвигал формулы обвинения и вместе со следователями МГБ редактировал и отрабатывал обвинительные заключения, приговоры для судебных органов в предстоявших процессах.

Учитывая опыт «большого террора» конца 30-х годов, Сталин вывел партийные кадры из-под контроля МГБ. Для них были созданы специальные следственные органы, своя прокуратура во главе со Шкирятовым, была даже создана специальная тюрьма для партийных работников.

Кадры государственных чиновников, члены ЦК, многочисленные местные партийные работники устали от непрерывного ожидания ареста, тюрьмы, смерти, преследований членов семей. Они нуждались в твердой гарантии личной безопасности. После смерти Сталина они решили, что настало время, когда этого можно наконец добиться.

Но было бы ошибкой полагать, что лишь субъективные моменты определили направленные на преодоление последствий сталинизма действия Хрущева и других членов президиума ЦК.

В 1953 г. советское общество находилось накануне социального взрыва. Беспредельная мощь партии, безграничность её власти, беззаветная преданность ей граждан страны — эти клише официальной пропаганды уже не могли скрыть глубочайших противоречий внутри общества.

Многие миллионы людей долгие годы несли неимоверные лишения и жертвы. Но их терпению наступал предел. Основная масса населения уже утратила веру в обещанное партией «светлое будущее».

Нельзя сбрасывать со счетов опыт и личные наблюдения советских людей, прошедших фронт, побывавших за границей во время службы в армии в годы Великой Отечественной войны. Даже в условиях войны и разрухи жизнь в странах Европы была лучше, чем в Советском Союзе. Жизненный уровень немцев в побежденной Германии был выше, чем в победившем СССР. Люди смогли оценить и сопоставить достижения западной цивилизации с советской реальностью. Участие западных союзников вместе с СССР в войне против фашизма как бы приоткрыло перед простыми советскими людьми скрывавший остальной мир занавес. После войны этот занавес стал «железным».

Господствовавшая в СССР система держалась на авторитете Сталина, на репрессиях и страхе, который он вселял, безжалостно и жестоко распоряжаясь судьбами миллионов. Смерть диктатора вызвала в обществе двойственное настроение. С одной стороны, утрата казавшегося вечным обожествляемого .вождя вызвала растерянность, сожаление, сочувствие, многие люди рыдали. С другой стороны, смерть Сталина ослабила страх перед государством.

Система стала давать сбои. Население выражало недовольство существующими порядками: тяжелым материальным положением, низким уровнем жизни, острым жилищным кризисом. Новое руководство, пришедшее к власти после смерти Сталина, ясно отдавало себе отчет в том, что прежними методами оно уже не сможет удержать страну и сохранить режим.

После смерти Сталина кризис сталинизма охватил и страны так называемого советского блока. К подавлению волнений немецких рабочих-строителей в Восточном Берлине в июне 1953 г. были привлечены советские войска. Еще большее значение имели выступления заключенных в лагерях главного управления лагерей МВД СССР (ГУЛАГ). Крупные восстания заключенных, вспыхнувшие в 1953-1955 гг., потрясли всю систему ГУЛАГа. Летом 1953 г. восстания произошли в Воркуте и Норильске. В конце 1953 г. выступления заключенных наблюдались в Унжлаге, Вятлаге и других «островах архипелага ГУЛАГ». Летом 1954 г. разразилось небывалое по силе и продолжительности восстание заключенных в казахском поселке Кенгире. Против восставших бросили армейские части и танки.

Выступления в ГУЛАГе имели большое общественное значение: несмотря на разнородность состава заключенных, все узники были едины в своей борьбе, направленной против существующего режима.

Восстания происходили и в лагерях, находящихся в центре страны, в крупных промышленных городах от Поволжья до Воркуты. По данным МВД СССР, на 1 апреля 1954 г. в ГУЛАГе было 1 млн. 360 тыс. заключенных. Из них за «контрреволюционные преступления» отбывали наказание 448 тыс. человек, за тяжкие уголовные преступления — около 680 тыс. Среди заключенных почти 28% составляла молодежь до 25 лет[9].

Восстания в лагерях потрясли всю систему ГУЛАГа, возникла опасность, что миллионы заключенных обретут свободу. А это могло стать детонатором больших социальных потрясений. Обстановка в стране угрожающе накалялась. СССР стоял перед необходимостью кардинальных мер, направленных на реформирование и в то же время — сохранение сущности существующего режима. Это и была одна из важнейших причин, побудивших руководителей партии выступить с критикой сталинизма.

По мере приближения дня открытия съезда все острее становились дискуссии в президиуме ЦК КПСС.

Исследование истории возникновения доклада Хрущева о культе личности на XX съезде КПСС имеет большое значение не только для выяснения позиций отдельных членов президиума ЦК и понимания мотивов, которыми они руководствовались, но для исторической оценки значения доклада, намерений руководителей партии извлечь уроки из прошлого, последовательности их действий после съезда.

Официальная версия истории появления секретного доклада Хрущева нашла широкое отражение в публицистике и научной литературе. Она сложилась под воздействием партийной пропаганды времен Хрущева, под влиянием его воспоминаний. Эта версия лежит в основе официальной историографии XX съезда КПСС.

Суть её состоит в следующем: к осени 1955 г. президиуму ЦК стало ясно, что репрессии в отношении партийных кадров имели массовый характер. В подавляющем большинстве случаев обвинения, которые служили основанием для суровых приговоров, были фальсифицированы. Хрущев выдвигал предложение информировать о преступлениях, совершенных Сталиным, делегатов предстоявшего съезда партии. Во время обсуждения подготовительных материалов к съезду, как утверждал Хрущев, против его предложения активно выступали Молотов, Маленков, Каганович. Дело представлялось таким образом, что так называемая «антипартийная группа» сложилась уже в 1955 г., во время подготовки XX съезда. Остальные члены президиума ЦК активно не поддерживали Хрущева, но и не возражали против тщательной проверки документов прокуратуры и органов госбезопасности. Как и Хрущев, они считали необходимым информировать о проделанной работе съезд партии на одном из его заседаний.

Ввиду того, что вопрос о выступлении против культа личности был окончательно решен только на завершающей стадии работы съезда, спешно подготовленный доклад был поставлен в повестку дня заключительного заседания. Хрущев якобы предлагал выступить с докладом Поспелову, однако члены президиума ЦК единодушно настояли на том, чтобы в качестве докладчика выступил он сам.

К сожалению, в официальной версии мало правды. Имеющиеся в нашем распоряжении документы позволяют сделать существенный прорыв в установлении истины.

В воспоминаниях Хрущев стремился представить себя единственным членом президиума ЦК, который добивался постановки доклада о культе личности в повестку работы XX съезда. В его мемуарах утверждается, будто он призывал своих коллег «покаяться» перед съездом в том, что они знали о сталинских преступлениях и даже были причастны к ним.

Хрущев разделил членов президиума ЦК по степени информированности о сталинских преступлениях. По его мнению, он, а также Булганин, Первухин и Сабуров ничего не знали о фактах массового террора второй половины 30-х годов и, следовательно, не участвовали в терроре и не несут никакой ответственности за те преступления, которые совершил Сталин.

Другая группа — Молотов, Ворошилов — знали все. Микоян и Каганович также были полностью информированы, но им не были известны детали. Маленков не был инициатором массовых репрессий, но он выступал послушным исполнителем. «Сотни людей были репрессированы или ликвидированы в районах, куда Сталин посылал Маленкова наводить порядок«[10].

Это весьма сомнительная классификация. Особенно в той части, которая относится к Хрущеву.

Вполне резонно замечание Микояна на эту часть воспоминаний Хрущева: «Чувствуется неприятная, фальшивая нотка — снять с себя всякую ответственность, которая ложилась на всех членов и кандидатов в члены Политбюро, работавших тогда при Сталине. Здесь, видимо, он хотел себя выделить из этого круга, представить себя в роли постороннего неосведомленного наблюдателя, рассчитывая на неинформированность читателя«[11].

Под влиянием многочисленных фактов расправ с видными деятелями партии, с партийными активистами резко менялась позиция членов президиума ЦК по отношению к Сталину. Об утверждавшемся среди них настроении может свидетельствовать такой факт. 5 ноября 1955 г. состоялось заседание президиума ЦК, на котором обсуждался вопрос о праздновании очередной годовщины Октябрьской революции[12]. На заседании был поднят вопрос и о предстоящем в конце декабря праздновании дня рождения Сталина. В предшествующие годы этот день отмечался торжественными заседаниями. Однако теперь на заседании президиума ЦК было решено собрание не проводить, а дату рождения Сталина отметить только в печати. Решительно против проведения заседания выступил Каганович. Ему возражал Ворошилов, который утверждал, что «народом это решение будет воспринято нехорошо«. Булганин также высказался против заседания. Уклончивую позицию занял Микоян, он тоже был против заседания, но объяснял это не принципиальными соображениями, а тем, что два заседания — 6 ноября и 21 декабря — проводить очень тяжело[13].

8 декабря президиум ЦК обсуждал просьбы зарубежных компартий о пересмотре дел их руководящих деятелей, репрессированных в СССР в 30-е годы, и принял положительное решение[14].

31 декабря на заседании президиума состоялась острая дискуссия о репрессиях 30-х годов, в частности, был поднят вопрос об обстоятельствах убийства С.М. Кирова[15]. В ходе прений высказывались предположения, что к этому убийству приложили руку чекисты, вспоминали при этом о словах Г.К. Орджоникидзе. Было решено просмотреть соответствующие документы, в том числе и следственные дела Г.Г. Ягоды, Н.И. Ежова и бывшего начальника Ленинградского областного управления НКВД Ф.Д. Медведя.

Но главным вопросом на этом заседании стал вопрос о судьбе членов ЦК, избранных XVII съездом партии, и делегатов этого съезда. Была создана комиссия во главе с Поспеловым. В её состав вошли секретарь ЦК КПСС А.Б. Аристов, председатель ВЦСПС Н.М. Шверник, заместитель председателя Комитета партийного контроля ЦК П.Т. Комаров. Комиссии поручили изучить все материалы о массовых репрессиях против членов и кандидатов в члены ЦК ВКП(б), избранных XVII съездом партии, и других советских граждан в 1935-1940 гг.[16]

Почему эта группа репрессированных привлекла внимание членов президиума ЦК КПСС? Их особенно возмущали расправы, истязания и расстрелы представителей партийной олигархии. Микоян, как он пишет, первым поставил этот вопрос: «Как-то я попросил… примерно за полгода до XX съезда подобрать для меня и составить две справки: сколько было делегатов на XVII съезде (съезде победителей) и сколько подверглось репрессиям. Я попросил XVII съезд потому, что тогда ещё не было репрессий среди членов партии. Это было тогда, когда на съезде не было антипартийных группировок, разногласий, было единство партии. Поэтому важно было посмотреть, что стало с делегатами этого съезда. И вторую справку — это список членов и кандидатов в члены ЦК партии, избранных на этом съезде, а потом репрессированных«[17].

К этому надо добавить, что дела многих из пострадавших членов и кандидатов в члены ЦК ВКП(б), избранных XVII съездом партии, уже были рассмотрены в связи с обвинениями, которые выдвигались против Берии.

По мере приближения даты открытия XX съезда в президиум ЦК поступало все больше фактов о сталинских преступлениях. Активно действовала комиссия Поспелова, систематически информируя президиум ЦК о своей работе.

Все чаще на заседаниях президиума ЦК возникал вопрос о том, как информировать партию о вскрытых фактах сталинских преступлений. До 1 февраля 1956 г. речь шла только об информации по поводу массовых репрессий в отношении партийных и советских деятелей во второй половине 30-х — начале 40-х годов.

1 февраля было решено доставить в ЦК бывшего следователя по особо важным делам МГБ СССР Б.В. Родоса, который находился в заключении за совершенные преступления. Об этом факте Хрущев рассказывал в докладе о культе личности[18]. Ответы на вопросы, заданные Родосу, поразили членов президиума ЦК. Он заявил: «Мне сказали, что Косиор и Чубарь являются врагами народа, поэтому я, как следователь, должен был вытащить из них признание, что они враги… Я считал, что выполняю поручение партии«[19].

На заседании развернулось острое обсуждение сложившейся накануне съезда партии ситуации.

Хрущев прямо поставил вопрос перед своими коллегами: «Хватит ли у нас мужества сказать правду?» После выступлений Микояна, Поспелова и Серова, которые приводили конкретные факты, указывающие на то, что Сталин непосредственно руководил массовым террором и, в частности что в города, области и республики давались лимиты на аресты и эта «разнарядка» утверждалась лично Сталиным, Хрущев предложил добавить в доклад ещё и эти факты. Первухин, Булганин, Микоян поддерживали его предложение. По той краткой записи, которая передает обмен мнениями, трудно судить, какой конкретно доклад на XX съезде имел в виду Хрущев. Но учитывая, что вопрос об отдельном докладе о культе личности ещё не вставал, даже не было решено информировать съезд о работе комиссии Поспелова, можно заключить, что Хрущев говорил об отчетном докладе, в котором предполагалось дать оценку репрессиям и Сталину. Тут же было принято решение поручить Серову, Руденко и комиссии Поспелова проверить дело М.Н. Тухачевского.

Острую дискуссию вызвало выступление Молотова, который заявил, что в докладе надо обязательно отметить роль Сталина как великого руководителя и продолжателя дела Ленина. Против Молотова первым выступил Микоян, затем М.З. Сабуров, который сказал так: «Если верны факты, разве это коммунизм? За это простить нельзя«[20]. С Микояном и Сабуровым согласился Маленков, признавший, что вопрос о Сталине ставится правильно и об этом надо сказать партии. В поддержку Хрущева выступили также Первухин и Булганин. Последний подчеркнул, что в докладе не следует превозносить Сталина. Ясно, что речь шла об отчете ЦК, а не о докладе о культе личности. Молотова безоговорочно поддержал только Ворошилов и — с небольшими оговорками — Каганович. Молотов и Ворошилов ставили вопрос о более глубоком изучении всех фактов и в. связи с этим высказались в том смысле, что говорить о выводах комиссии Поспелова на съезде преждевременно. Сомнения Молотова не были приняты во внимание.

Завершая обсуждение, Хрущев сказал, что решать надо в интересах партии. «Сталин, — подчеркнул он, — [был] предан делу социализма, но все [делал] варварскими способами. Он партию уничтожил. Не марксист он. Все святое стер, что есть в человеке. Все своим капризам подчинил. На съезде не говорить о терроре. Надо наметить линию — отвести Сталину свое место«. Он призвал «усилить обстрел культа личности», почистить плакаты, литературу, взять за образец Маркса и Ленина[21].

Впервые на заседании президиума ЦК так определенно и остро говорили о культе личности Сталина, о его методах, о нем как об организаторе массовых репрессий. Очевидно, желая подчеркнуть преступность действий Сталина, Хрущев заметил, что, «наверное, Ягода чистый человек«, то же он сказал о Ежове.

К началу февраля комиссия Поспелова закончила свою работу и представила в президиум доклад объемом около 70 страниц машинописного текста[22].

Доклад открывался разделом «Приказы НКВД СССР по проведению массовых репрессий». Комиссия привела наиболее важные документы, на основании которых во второй половине 30-х годов развернулись массовые репрессии. Проверка следственных дел, изучение других документов позволила комиссии сделать вывод, что дела об антисоветских организациях, блоках и различного рода центрах, якобы раскрытых НКВД, были сфабрикованы следователями, применявшими истязания и пытки заключенных. В докладе комиссии приводились многочисленные примеры приемов и методов действий органов госбезопасности по фальсификации дел Р.И. Эйхе, В.К. Блюхера, Я.Э. Рудзутака и др. Грубейшие нарушения законности стали повседневной практикой работы следственных и судебных органов, в частности Военной коллегии Верховного Суда СССР.

Комиссия отметила, что «т. Сталину и некоторым членам Политбюро систематически направлялись протоколы допроса арестованных, по показаниям которых проходили работавшие ещё члены и кандидаты в члены ЦК КПСС, секретари нацкомпартий, крайкомов и обкомов… Проводя массу необоснованных арестов, Ежов на совещаниях открыто заявлял, что действует по указаниям сверху«[23].

В докладе комиссии были приведены документы, свидетельствующие о том, что пытки и истязания заключенных были санкционированы лично Сталиным, что он заранее планировал массовые репрессии против партийного актива и членов ЦК партии.

Комиссия установила, что основные кадры троцкистов и правых были репрессированы в 1935, 1936 и первой половине 1937 г. Затем террор обрушился на партийно-советские кадры, которые вели борьбу против троцкистов, зиновьевцев, правых.

Комиссия сделала вывод: «Таким образом, самые позорные нарушения социалистической законности, самые зверские пытки, приводившие, как это было показано выше, к массовым оговорам невинных людей, дважды были санкционированы И.В. Сталиным от имени ЦК ВКП(б). В полувековой истории нашей партии были страницы тяжелых испытаний, но не было более тяжелой и горькой страницы, чем массовые репрессии 1937-1938 годов, которые нельзя ничем оправдать«[24].

9 февраля 1956 г. президиум ЦК заслушал сообщение комиссии Поспелова. Микоян вспоминал: «Докладчиком от комиссии был Поспелов (он был и сейчас остается просталински настроенным). Факты были настолько ужасающими, что, когда он говорил, особенно в таких местах очень тяжелых, у него на глазах появлялись слезы и дрожь в голосе. Мы все были поражены, хотя многое мы знали, но всего того, что доложила комиссия, мы, конечно, не знали. А теперь это все было проверено и подтверждено документами«[25].

После доклада Хрущев изложил свою позицию: «Несостоятельность Сталина раскрывается как вождя. Что за вождь, если всех уничтожил? Надо проявить мужество сказать правду. Мнение: съезду сказать, продумать, как сказать. Кому сказать. И если не сказать, тогда проявим нечестность по отношению к съезду. Может быть, Поспелову составить доклад и рассказать — причины культа личности, концентрация власти в одних руках, в нечестных руках«[26].

Хрущев на этом заседании поставил один из важных вопросов: где следует сказать о преступлениях Сталина? И тут же дал на него ответ: на закрытом заседании съезда. Он предложил напечатать и раздать делегатам съезда ленинское «Завещание» и «Письмо по национальному вопросу».

Молотов выступил первым. Он вновь попытался убедить членов президиума в том, что в докладе должна быть формулировка «Сталин — продолжатель дела Ленина», и аргументировал это тем, что 30 лет партия жила и работала под руководством Сталина, осуществила индустриализацию страны, одержала победу в войне и вышла из нее великой державой. Молотов заметил, что отношение к Сталину оценивается как культ личности, но «мы так же говорим о Ленине, о Марксе«.

Хрущев не согласился с Молотовым.

Следующим взял слово Каганович. «Историю обманывать нельзя. Факты не выкинешь, — сказал он. — Правильное предложение товарища Хрущева доклад заслушать, «Завещание», «Письмо по национальному вопросу» раздать… Мы несем ответственность, но обстановка была такой, что мы не могли возражать«. Далее Каганович рассказал о трагической судьбе своего брата. «Но мы были бы нечестны, — продолжил он, — если бы сказали, что эта вся борьба с троцкистами была неоправданна. Наряду с борьбой идейной шло истребление кадров. Я согласен с товарищем Молотовым, чтобы провести с холодным умом, как сказал товарищ Хрущев«.

Каганович считал, что информировать делегатов съезда надо так, «чтобы нам не развязать стихию. Редакцию доклада предподнести политически, чтобы тридцатилетний период не смазать, хладнокровно подойти«. Поддерживая предложение Хрущева, он солидаризировался с Молотовым. Становилось ясно, что «хладнокровный подход» и «политическая редакция доклада» исказили бы сущность того, о чем собирался докладывать Хрущев.

Булганин, поддерживая в целом предложение Хрущева, посчитал возможным, оценивая роль Сталина, разделить его деятельность на два этапа: первый — до 1935 г., когда Сталин был «правоверным марксистом»; второй — после 1935 г., когда Сталин перестал быть марксистом.

Очень эмоционально выступил Ворошилов. Призывая к осторожности, он рассказывал о непримиримой и жесткой борьбе Сталина с врагами партии. «Сталин осатанел в борьбе с врагами«, — заметил он.

«Двухэтапный подход» к оценке деятельности Сталина был поддержан многими участниками заседания. Микоян говорил: «Как относиться к прошлому? До 34 года вел себя героически, после 34-го года показал ужасные вещи, узурпировал власть«. Не осуждая Сталина, когда он вел идейную борьбу с троцкистами, Микоян предложил опубликовать ленинское «Завещание» и «Письмо по национальному вопросу» в открытой печати.

Суслов предложил придать докладу исключительно политический характер. В связи с этим он посчитал неуместным «давать в целом характеристику Сталина» и поддержал мысль о том, что было бы правильным разделить деятельность Сталина на два этапа.

Маленков, поддерживая предложение Хрущева, сказал, что испытывает чувство радости в связи с тем, что будут оправданы товарищи. «Никакой борьбой с врагами мы не объясним, за что перебили кадры. «Вождь» действительно был «дорогой». На два этапа не делить. Связать с культом личности. Мы этим восстанавливаем Ленина по-настоящему. У Сталина проскальзывало к Ленину нехорошее отношение. Не делать доклада о Сталине вообще«.

Аристов возражал Молотову, Кагановичу, Ворошилову. «Заявлять, — сказал он, — мы этого не знали — это недостойно членов Политбюро, [это были] страшные годы обмана народа«.

Сабуров активно защищал предложение Хрущева сделать на съезде специальный доклад об итогах работы комиссии Поспелова. Он сказал: «Молотов, Каганович и Ворошилов неправильную позицию занимают, фальшивят. Один Сталин (а не два). Сущность его раскрыта за последние 15 лет. Это не недостатки (как говорит т. Каганович), а преступления. Молотов говорит, что он с нами был 30 лет, но известна его роль в войне, в послевоенный период. [Нужно] сказать правду о роли Сталина до конца«.

Резко выступил Д.Т. Шепилов: «Писали о Сталине, а сердце шевелилось глубокими сомнениями [памятуя] события 1937 года. Надо сказать партии, иначе нам не простят. Говорить правду, сказать, что партия не такая, что нужно было миллионы заточить, что государство наше не такое, что надо было сотни тысяч послать на плаху«.[27]

Как видно из этой краткой записи, дискуссия на заседании президиума ЦК 9 февраля 1956 г. вышла за рамки, определенные повесткой дня. Очень остро был поставлен вопрос об оценке Сталина как политического деятеля, о его ответственности за организацию массовых репрессий во второй половине 30-х — начале 40-х годов. В ходе дискуссии выявились две противоположные позиции. По существу, против зачтения на съезде отдельного доклада не только о репрессиях, но и о культе личности, выступили Молотов, Ворошилов, Каганович. Им оппонировали остальные члены и кандидаты в члены президиума ЦК, полностью поддерживавшие позицию Хрущева.

Подводивший итоги прений Хрущев, сглаживая остроту дискуссии и учитывая, что формально все признали необходимость информировать съезд о происходившем при Сталине, сказал, что он «не видит расхождений, что съезду надо сказать правду. Да, в выступлениях были оттенки, их надо учитывать. Все мы работали со Сталиным, но это нас не связывает, когда выявились факты, сказать о нем, или мы оправдываем [и его] действия. Не сбрасывать со счетов, что через три месяца после смерти Сталина арестовали Берию. Этим мы расчистили [путь] к действиям. Сказать нам не стыдно, не бояться, не быть обывателями, не смаковать, развенчать до конца роль личности. На съезде доклад поставить, секретарей ЦК всех подключить. Кто будет делать доклад — обдумать. Может быть, и на пленуме ЦК старого состава сказать — хотим поставить такой-то вопрос«.[28]

Формально заключения комиссии Поспелова были одобрены президиумом ЦК, однако не все они были приняты докладчиком.

Из вывода комиссии о том, что все «центры» и «блоки» были выдуманы следователями НКВД, прямо вытекала необходимость поставить вопрос о пересмотре приговоров второй половины 30-х годов, вынесенных на сфальсифицированных открытых процессах над лидерами оппозиции. Однако этот вывод комиссии был проигнорирован. Более того, в отчетном докладе и в докладе о культе личности как особая заслуга Сталина отмечались борьба с оппозицией и её разгром. В отчетном докладе троцкисты и бухаринцы были вновь названы «врагами народа», поборниками реставрации капитализма. Следует заметить, что при обсуждении итогов работы комиссии Поспелова Молотов, Каганович, Ворошилов и Булганин настаивали на том, чтобы особо подчеркнуть выдающееся значение борьбы Сталина против троцкистов и правых. В воспоминаниях Хрущев ушел от этой проблемы, а свою позицию объяснил тем, что президиум ЦК не стал поднимать вопрос об открытых процессах и в докладе о культе личности, и после XX съезда якобы потому, что не хотел дискредитировать руководителей зарубежных коммунистических партий, которые присутствовали на этих процессах.

В истории появления секретного доклада до сих пор оставалась в тени ещё одна тема — деятельность Хрущева по подготовке сценария съезда. Сегодня мы располагаем сведениями, как это происходило.

До января 1956 г. члены президиума ЦК намеревались сказать о преступлениях Сталина в отчетном докладе ЦК XX съезду партии. Об этом свидетельствуют записи обсуждений этого вопроса на заседаниях президиума ЦК КПСС. Подготавливая такой сценарий съезда, Хрущев привлек к работе старых большевиков, к тому времени реабилитированных и вернувшихся в Москву, среди которых были О.Г. Шатуновская и А.В. Снегов. Предполагалось пригласить и ещё несколько человек, освобожденных из лагерей, в качестве гостей съезда, а некоторым из них предоставить трибуну как свидетелям сталинских преступлений. Хрущев подобрал среди них наиболее ярких ораторов, надеясь, что их эмоциональные выступления смогут переломить настроение делегатов съезда и повлиять на их позицию. Текст выступления Снегова был передан Хрущеву в январе 1956 г. Однако к этому времени позиция членов президиума ЦК стала меняться: и они, и сам Хрущев все больше склонялись к тому, чтобы обсудить вопрос о культе личности при минимальной огласке, в узком кругу делегатов съезда, в секретной обстановке. Об изменении настроений в президиуме ЦК красноречиво свидетельствуют факты. К письму Хрущеву Снегов приложил списки «реабилитированных старых большевиков для приглашения на съезд». 3 февраля 1956 г. решением президиума ЦК секретариату ЦК было поручено рассмотреть вопрос о выдаче билетов «группе коммунистов, которые в прошлом неправильно исключены из партии и ныне восстановлены в рядах ЦК КПСС». Весьма знаменательно изменение формулировки постановления ЦК по сравнению с письмом Снегова. Еще через шесть дней, 9 февраля 1956 г., президиум принял решение пригласить на съезд «группу старых коммунистов».[29] Из числа тех, кого предлагал пригласить на съезд Снегов, в подготовленные аппаратом ЦК списки попали только четверо, включая Снегова, и то по разовым пропускам, т.е. всего лишь на одно-два заседания съезда.

Беседа со Снеговым происходила в январе 1956 г. 1 февраля он прислал текст своего выступления и письмо Хрущеву: «Уважаемый Никита Сергеевич! Как Вы считали нужным, я даю проект своего выступления на Ваше усмотрение. Само собой разумеется, что заранее принимаю все Ваши изменения и поправки. Если Вы сочтете необходимым коренную переделку, просил бы эти указания дать мне лично. А. Снегов«.[30]

Спустя две недели на этом документе появилась резолюция заведующего общим отделом ЦК Малина о рассылке текста письма Снегова членам президиума и секретарям ЦК.[31]

13 февраля, за день до открытия съезда, за несколько часов до заседания пленума ЦК президиум ЦК принял решение сообщить пленуму о том, что на съезде будет сделан доклад о культе личности. Далее развернулась дискуссия о том, кто должен выступить с докладом. Выступили все присутствующие члены и кандидаты в члены президиума ЦК. Большинством голосов было предложено, чтобы доклад сделал Хрущев.[32]

Как пишет Микоян, он «предложил сделать доклад не Хрущеву, а Поспелову от комиссии. Это было бы объективно. Раз мы утвердили, то всем ясно, что доклад от нас делается, а не от ЦК. Он мне ответил: это неправильно. Потому что подумают, что секретарь ЦК уходит от ответственности вместо того, чтобы самому доложить о таком важном вопросе, докладчиком выступит другой. Он добавил, чтобы его кандидатура была принята как основного докладчика«.[33]

На заседании президиума ЦК 13 февраля 1956 г. было принято решение «внести на пленум предложение о том, что Президиум ЦК считает необходимым на закрытом заседании съезда сделать доклад о культе личности. Утвердить докладчиком товарища Хрущева«.[34]

Из документов видно, что вопрос о докладчике был решен в последнюю минуту. В архиве сохранился документ, подготовленный аппаратом, в котором расписано все, что требовалось сказать Хрущеву как председательствующему на заседании пленума ЦК. Третьим пунктом в этой «шпаргалке» для Хрущева значилось: «Председательствующий вносит предложение заслушать на закрытом заседании съезда доклад специальной комиссии ЦК КПСС«. Слова «специальной комиссии ЦК КПСС» были затем зачеркнуты и от руки сверху написано «о культе личности«. Следовательно, предложение Хрущева выглядело так: «Заслушать на закрытом заседании съезда доклад о культе личности«.[35]

Таким образом, вопрос о докладе и докладчике был решен лишь за день до открытия съезда. Решение об этом принял пленум ЦК, избранный ещё на XIX съезде.

Возникает вопрос: почему Хрущев писал впоследствии, что решение заслушать доклад о культе личности было принято во время работы съезда, в его последние дни? Об этом же свидетельствовал Микоян в своих заметках на воспоминания Хрущева.

Президиумом ЦК все было продумано. Он вносил предложение лишь о том, чтобы заслушать доклад о культе личности на закрытом заседании съезда, а это снимало необходимость фиксации этого предложения пленума ЦК в повестке дня работы съезда.

Такая формулировка открывала широкое поле для маневра. Включение в повестку дня работы съезда вопроса о культе личности давало съезду хотя бы формально право самому определить время постановки этого вопроса и характер его обсуждения. А в формулировке президиума ЦК обязательность постановки доклада перед делегатами съезда утрачивалась. Его предложение выглядело всего лишь как пожелание президиума ЦК пленуму накануне съезда и могло иметь обратный ход. К тому же предложение было сделано пленумом ЦК, который уже сложил свои полномочия.

Вполне вероятно, что в такой, ситуации споры о том, надо ли ставить доклад на съезде, продолжались и в ходе его работы. Решение, принятое 13 февраля на пленуме ЦК, могло быть пересмотрено. Президиум ЦК мог решить этот вопрос иначе, учитывая складывавшуюся на съезде обстановку и готовность доклада. О дискуссиях среди членов президиума ЦК и острых спорах о необходимости доклада о культе личности пишут в воспоминаниях и Хрущев, и Микоян.

Возможно, была и ещё одна попытка снять доклад. Нарочитая неясность в объяснении этой проблемы и у Хрущева, и у Микояна могла быть вызвана и тем, что впоследствии, в беседе с руководителями коммунистических партий Китая, Франции, Италии, им было сказано, что выступление с докладом о культе личности было спонтанным решением, принятым накануне заседания.

Имелись и другие причины представить решение о заседании 25 февраля как неожиданное, принятое в последние минуты.

Вопрос о том, когда делегатам съезда представить доклад о культе личности, обсуждался на заседаниях президиума ЦК задолго до съезда. Членов президиума беспокоило, какова будет реакция делегатов съезда и как пройдет голосование после того, как они услышат правду о преступлениях сталинского режима. Они не без основания беспокоились, что им придется держать перед съездом ответ. Наиболее горячо и возбужденно выступал Ворошилов, который прямо предупреждал членов президиума: после того как съезд услышит доклад о культе личности, он вряд ли проголосует за членов президиума ЦК на выборах руководящих органов партии. В конце концов было решено заслушать доклад после выборов, а прений по докладу не открывать.

Чем же объяснить «забывчивость» Микояна и Хрущева при изложении этих сюжетов в воспоминаниях? Видимо, они хотели убедить читателей в том, что вопрос о культе личности был решен только накануне закрытия съезда, поскольку доклад ещё не был готов и не было возможности обсудить его до заключительного заседания, на котором обычно проводились выборы руководящих органов партии. Но, как видно из документов, вопрос о докладе и докладчике был решен до открытия съезда. Поручение Поспелову подготовить текст доклада было дано ещё 9 февраля, когда рассматривались итоги работы комиссии. Поспеловский текст целиком и вошел потом в доклад Хрущева «О культе личности и его последствиях», составив большую его часть. 13 февраля пленум ЦК принял решение подключить к работе над докладом других секретарей ЦК.[36]

Через пять дней, 18 февраля 1956 г., Хрущеву представили первый вариант доклада, который был завизирован Поспеловым и Аристовым.[37] По словам Шепилова, 15 февраля Хрущев попросил его оказать помощь в подготовке доклада о культе личности. Два с лишним дня он работал над текстом, при этом никаких материалов, кроме «текста Поспелова», у него не было.[38]

В первой половине февраля к тому кругу вопросов, которые подняла комиссия Поспелова, были добавлены новые. По мнению ряда исследователей, все они были внесены по инициативе Хрущева, однако найденные в архивах документы позволяют установить, какие именно вопросы дополнили структуру доклада и кто конкретно их внес.

9 февраля 1956 г. на заседании президиума ЦК Микоян поставил вопрос о провалах в сельском хозяйстве, Сабуров — о роли Сталина в войне и международных отношениях после войны. В замечаниях по тексту доклада Хрущева Шепилов предлагал сказать о репрессиях против народов в годы войны[39].

Проблемы, выходившие за рамки доклада комиссии Поспелова, поднимались и в письме Снегова. Большая цитата о Берии из этого письма была приведена в докладе Хрущева.

19 февраля Хрущев продиктовал текст, который стал основой доклада, зачитанного им на съезде. Можно предположить, что на столе Хрущева во время его диктовки были вариант доклада Поспелова и Аристова и вариант, подготовленный Шепиловым, а также письмо Снегова. Несомненно, Хрущев внес свой вклад в разработку структуры доклада. Он снял некоторые выводы, имевшиеся в докладе комиссии Поспелова. Среди них — утверждение о том, что так называемые оппозиционные центры и блоки на самом деле никогда не существовали, что все это — фальсификация органов госбезопасности. В докладе комиссии Поспелова прямо и определенно говорилось о массовых репрессиях против простых советских граждан: «Но ничем не мог быть оправдан массовый террор против многих честных советских людей, против многочисленных кадров партии и советского государства«.[40] В докладе Хрущева к жертвам культа личности были отнесены только коммунисты, придерживавшиеся сталинской ориентации, но никак не оппозиционеры и не простые граждане. Что же касается оппозиционеров, то Хрущев осудил не репрессии против них, а только лишь масштаб этих репрессий и широкое применение высшей меры наказания. Главный вывод комиссии Поспелова, повторенный в докладе Хрущева, заключался в осуждении «вражеской политики истребления партийных и советских кадров«. В целом в диктовке имелось немало формулировок, делавших текст проекта доклада, подготовленного Поспеловым и Аристовым, более острым, но мысль о том, что в борьбе с оппозицией репрессии были оправданны, только не в тех масштабах, которые применял Сталин, осталась: «Если бы и нужно было применять суровые меры, которые были применены, то они должны были быть применены к гораздо меньшему кругу лиц, к гораздо меньшему количеству, только по отношению тех лиц, которые были безнадежными, которые упорно не отказывались от своей вредной деятельности. Кроме того, необязательно их было уничтожать, можно было держать в тюрьмах, в ссылках«.[41]

Однако культ личности Сталина — ещё не был развенчан. В тексте отчетного доклада до второй половины января 1956 г. ещё шла речь о «непобедимом знамени Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина», «о знамени преобразующего мир учения Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина», и только лишь в предпоследнем варианте эти формулировки были исправлены по предложению Микояна. Но при этом была принята формула «марксизм-ленинизм».[42] В таком варианте из перечня классиков исключался не только Сталин, но и Энгельс.

В заключительной части диктовки, после рассказа о злоупотреблениях властью и злодеяниях Сталина, Хрущев смягчил общую оценку Сталина, объясняя его деятельность «любовью к трудящимся, стремлением защитить завоевания революции».

В тексте доклада, зачитанного на XX съезде, эта формула приобрела законченное выражение: «Бесспорно, что в прошлом Сталин имел большие заслуги перед партией, рабочим классом и перед международным рабочим движением. Вопрос осложняется тем, что все то, о чем говорилось выше, было совершено при Сталине, под его руководством, с его согласия. Причем он был убежден, что это необходимо для защиты интересов трудящихся от происков врагов и нападок империалистического лагеря. Все это рассматривалось им с позиций защиты интересов рабочего класса, интересов трудового народа, интересов победы социализма и коммунизма. Нельзя сказать, что это действия самодура. Он считал, что так нужно делать в интересах партии, трудящихся, в интересах защиты завоеваний революции. В этом — истинная трагедия«.[43]

В ходе доклада, повествовавшего о трагических событиях, преступлениях и злодеяниях, этот вывод, противоречивший всему тому, что было сказано ранее, затерялся. Но в тексте доклада он остался и со всей красноречивостью свидетельствует о настроениях членов президиума ЦК КПСС в феврале 1956 г.

Окончательный вариант доклада разослали членам и кандидатам в члены президиума ЦК, которые, ознакомившись с ним, сделали свои замечания и в целом одобрили текст. К 23 февраля он был полностью готов.[44]

В основном это был тот доклад, который зачитал Хрущев на заседании съезда. Он начинался с цитат из Маркса и Энгельса о культе личности и с цитат из Ленина о том, какими должны быть вождь и коммунистическое руководство. Приводились документы, свидетельствовавшие о негативном отношении Ленина к Сталину, осуждавшие грубость Сталина, в частности, в отношении Н.К. Крупской. И в то же время подчеркивалось, что Ленин требовал беспощадной жестокой расправы над врагами революции. Были приведены примеры борьбы большевиков с выступлением эсеров и подавления крестьянских восстаний в 1918 г.

Вместе с тем в докладе подробно рассказывалось о репрессиях против партийных и советских кадров во второй половине 30-х годов, о фальсификации следственных дел, о пытках и истязаниях, которым подвергались заключенные во время следствия. В докладе Хрущева прозвучали обвинения Сталина в грубых ошибках, допущенных им накануне Великой Отечественной войны. Хрущев возложил на Сталина ответственность за крупные поражения в первые месяцы войны.

Большой раздел доклада был посвящен рассказу о том, как Сталин создавал культ своей личности. Он редактировал подготовленную к печати собственную биографию, вписывая туда целые страницы, содержавшие непомерные восхваления в свой адрес, где называл себя вождем народов, великим полководцем, высочайшим теоретиком марксизма, гениальным ученым.

Наиболее объемная и существенная правка доклада, сделанная членами президиума ЦК, коснулась лишь заключительного раздела, где Хрущев давал оценку отношения Сталина к членам президиума ЦК:

«Каждый из членов Политбюро может многое рассказать о бесцеремонном обращении Сталина с членами Политбюро. Приведу Вам такой, например, случай. Однажды, незадолго до смерти, Сталин вызвал к себе несколько членов Президиума ЦК. Мы явились к нему на дачу, начали обсуждать некоторые вопросы. Случилось так, что на столе против меня находилась большая кипа бумаг, которая закрывала меня от Сталина. Сталин раздраженно закричал:

— Что вы там сели?! Боитесь, что я вас расстреляю? Не бойтесь, не расстреляю, пересаживайтесь ближе.

Вот вам отношение к членам Политбюро«.[45]

По предложению Суслова этот текст был снят из доклада.

24 февраля 1956 г. на заседании XX съезда происходили выборы руководящих органов партии. На следующий день, 25 февраля, на закрытом утреннем заседании Хрущев сделал доклад о культе личности.[46]

Следовательно, версия, что доклад был готов только к последнему заседанию, оказывается несостоятельной.

Закрытое заседание проходило необычно. Руководил им президиум ЦК КПСС, а не президиум съезда[47]. Кроме делегатов съезда на нем присутствовали вновь избранные члены ЦК. Все время, пока Хрущев делал доклад, в зале царила полная тишина.

В заключение Хрущев подчеркнул: «Мы должны со всей серьезностью отнестись к вопросу о культе личности. Этот вопрос мы не можем вынести за пределы партии, а тем более в печать. Именно поэтому мы докладываем его на закрытом заседании съезда. Надо знать меру, не питать врагов, не обнажать перед ними наших язв. Я думаю, что делегаты съезда правильно поймут и оценят все эти мероприятия«.[48]Эти слова были встречены аплодисментами делегатов.

После окончания доклада председательствовавший на заседании Булганин предложил прений по докладу не открывать. Не последовало и приглашения задавать вопросы докладчику. Булганин внес на рассмотрение проект постановления «О культе личности и его последствиях», которое было принято единогласно и затем опубликовано в печати. Съезд принял также постановление о рассылке текста доклада партийным организациям без опубликования его в открытой печати.

1 марта 1956 г. текст доклада, предназначенный для рассылки в партийные организации, был разослан вместе с запиской Хрущева членам и кандидатам в члены Президиума ЦК КПСС, секретарям ЦК КПСС.[49] В этом тексте была сделана небольшая стилистическая и редакторская правка, даны ссылки на произведения Маркса, Энгельса, Ленина и другие цитируемые источники, уточнены даты принятия отдельных документов, включены отступления докладчика от заранее подготовленного текста, отмечена реакция делегатов на те или иные положения доклада.

Отступления от подготовленного текста, которые были сделаны Хрущевым во время чтения доклада на съезде и которые были приняты президиумом ЦК КПСС, тоже заслуживают внимания.

Говоря о роли Сталина в войне, Хрущев собирался сказать, что «после съезда партии нам, видимо, необходимо будет пересмотреть оценку многих военных операций и дать им правильное объяснение. При этом мы увидим, сколько миллионов жизней стоило нам это руководство«. Приняв первую фразу в этом отступлении от доклада,

ЦК посчитал необходимым последнюю фразу снять, что и было сделано. Большое отступление от текста допустил Хрущев, говоря о Г.К. Жукове и К.Е. Ворошилове. Хрущев сказал, что Сталин считал Ворошилова английским агентом и что у него дома был поставлен специальный аппарат для подслушивания разговоров.[50]

Даже после смягчения некоторых формулировок и купюр доклад стал грозным обличительным документом сталинской эпохи. Он произвел ошеломляющее впечатление на делегатов съезда. Это заставило изменить первоначальный замысел, предполагавший сохранение доклада в тайне от всей партии.[51] Сразу после съезда было принято решение познакомить с докладом всю партию, затем актив комсомольских организаций, работников советского аппарата.

С докладом были ознакомлены руководители делегаций партий тех государств, где коммунисты были у власти, а также присутствовавшие на съезде делегации компартий Италии и Франции. Затем доклад в сокращенном виде был разослан руководителям остальных коммунистических партий мира.

Но удержать в тайне содержание секретного доклада так и не удалось. 4 июня 1956 г. доклад Хрущева в переводе на английский был опубликован в США одновременно госдепартаментом и газетой «Нью-Йорк тайме». Спустя несколько недель доклад появился за границей на русском языке в переводе с английского.[52]

Однако даже несмотря на то, что текст доклада увидел свет на Западе и весь мир мог открыто прочесть его, в нашей стране секретный доклад Хрущева опубликовали только в 1989 г., на пятом году горбачевской перестройки. Казалось бы, раз с его содержанием уже широко ознакомлена партия, комсомольский, советский актив, ничто не мешало его публикации, но её все не было. Невольно встает вопрос: чем это было вызвано?

Во-первых, очевидно, нежеланием публично признавать перед народом, перед обществом преступления сталинского режима.

Во-вторых, боязнью партийного руководства давать в руки граждан страны документ колоссальной обличительной силы. Открытая публикация подразумевала бы и гласное обсуждение, не только среди членов партии, но и среди всего народа. Этого партийное руководство боялось больше всего. Критика сталинских преступлений могла перерасти в критику всей политической системы, в условиях которой такие преступления были возможны.

Реакция на доклад Хрущева и в партии, и в стране была неоднозначной: от полной поддержки до полного неприятия.

Осуждение произвола Сталина, признание тоталитарного характера его власти многими были восприняты как призыв к демократизации общества, к восстановлению свободы личности, к возможности, по крайней мере коммунистам, высказывать свое мнение. Так думали рядовые члены партии, составлявшие её большинство. Они были полны надежд на коренные преобразования в жизни партии и страны, полагали, что ‘ будут выработаны гарантии, исключающие возможность повторения преступлений, совершенных Сталиным.

Но верхушка партии, её номенклатура, как ей казалось, уже решила главную для себя задачу: пришел конец массовым репрессиям, непредсказуемым ударам по руководящим партийным, государственным, хозяйственным кадрам, они обрели определенную безопасность. Дальнейшая десталинизация грозила разрушением устоев монопольной власти партии, её диктатуры.

Реальную угрозу критики не только Сталина, но и всего режима в ЦК ощутили очень быстро. Через две недели после XX съезда Шепилов делал доклад в, АОН при ЦК КПСС. В прениях выступили два коммуниста, которые вышли далеко за рамки критики культа личности Сталина. Шепилов направил докладную записку в президиум ЦК и секретариат ЦК.[53] По этому сигналу немедленно были приняты меры. Профессора Б.Н. Кедрова навсегда изгнали из АОН, а преподаватель кафедры философии И.С. Шариков — участник и инвалид войны, член партии с 1931 г. — был не только уволен из АОН, но и вскоре осужден. Несколько лет он находился в лагере для политических заключенных.

Записка Шепилова имела большие последствия. Она молнией распространилась по аппаратам партийных комитетов, служа руководством к их действиям по обузданию «ослушников».

Спустя ещё несколько недель ЦК принял специальное решение «О партийной организации теплотехнической лаборатории Академии Наук СССР». На собрании в этой лаборатории, посвященном итогам XX съезда, несколько ораторов позволили себе критику существующих порядков, деятельности президиума ЦК, заявляли о недемократичности советского общества. Ввиду того, что партийная организация не только энергично не осудила эти выступления, но и даже аплодировала части ораторов, ЦК распустил партийную организацию теплотехнической лаборатории, а часть её членов исключил из партии.[54]

Президиумом ЦК КПСС был нанесен удар по тем приверженцам решений XX съезда, которые толковали их шире, чем это было определено ЦК.

ЦК пришлось наводить порядок и среди беспартийных граждан страны. То, что было сказано с трибуны съезда первым секретарем ЦК, для простых людей не только означало разочарование в «вожде», но и вызывало сомнения в справедливости всего режима. Естественно, вставали вопросы о правомерности тех жертв, которые принес народ на алтарь коммунистической партии, о виновниках преступлений против народа, об их наказании. В докладах с мест партийные комитеты сообщали в ЦК, что в первые дни после XX съезда имело место множество фактов публичного снятия и уничтожения портретов, бюстов и памятников Сталина, их разрушение и осквернение. На собраниях принимались резолюции «объявить Сталина врагом народа и упразднить все, что носит имя Сталина». Многие требовали убрать тело Сталина из мавзолея. Были, конечно, и другие отклики, но судя по документам, они составляли явное меньшинство.

Большой резонанс имели события в Тбилиси. В годовщину смерти Сталина, 5 марта 1956 г., часть жителей Тбилиси участвовала в митинге, посвященном памяти Сталина. Против митингующих была применена сила, войска открыли огонь по манифестантам, десятки человек были убиты и сотни ранены, а большая группа — арестована. Против них возбудили уголовное дело. Многие были осуждены на срок от одного года до 10 лет.

Пытаясь спасти авторитет партии, её руководство выдвинуло экономическую программу, призванную в короткие сроки коренным образом улучшить материальное положение граждан страны. Было объявлено решение о подъеме сельскохозяйственного производства, о расширении строительства жилья, увеличении объема социальных благ, сокращении продолжительности рабочей недели. Но социально-экономическая и политическая структура общества не могла обеспечить рост материальных и духовных потребностей людей. Все широко разрекламированные социальные программы проваливались. Экономика, базировавшаяся на жестком бюрократическом централизме, была обременена непосильными расходами на военнопромышленный комплекс, на содержание огромной армии, авиации и военно-морского флота. Ослабление репрессивных начал делало хозяйственную систему, которая покоилась на внеэкономическом принуждении, все менее эффективной. Предпринятые преемниками Хрущева попытки экономических реформ также не увенчались успехом. Все это указывало на обреченность режима и лишь отодвигало время его краха.

XX съезд КПСС не устранил притязаний высшего партийно-государственного руководства на ничем не ограниченную власть, на собственную непогрешность. Оно испугалось начавшихся демократических веяний и скоро приступило к реставрации сталинизма. Но загнать джина обратно в бутылку оказалось невозможно. Несмотря на репрессии и гонения, противостояние прогрессивных сил коммунистической диктатуре постепенно нарастало.

Примечания и литература

[1] Центр хранения современной документации (далее — ЦХСД), ф. 1, он, 2, д. 81, л. 228.

[2] См. Наумов В.П. Борьба Н.С. Хрущева за единоличную власть. Доклад Хрущева на XX съезде КПСС. — Новая и новейшая история, 1996, N 2, с. 15-16.

[3] В нашей стране имеются только журнальные публикации мемуаров Хрущева. Журнал «Знамя» печатал их в 1989-1992 гг., «Вопросы истории» — в 1990-1995 гг. В переводе на английский язык воспоминания Хрущева были впервые изданы в книге «Хрущев вспоминает». — Khrushсev Remembers. Boston — Toronto, 1970, Мемуары Хрущева на русском языке были частично опубликованы в США в книге «Никита Хрущев. Воспоминания. Избранные отрывки» (Нью-Йорк, кн. 1, 1979; кн. 2, 1981).

[4] Архив Президента Российской Федерации (далее — АП РФ), ф. 39, оп. 3, д. 120, л. 43. В настоящее время этот фонд распоряжением Президента Российской Федерации передан на хранение в РЦХИДНИ.

[5] Не все разделяли такую позицию первого секретаря ЦК КПСС, но те, кто не одобрял ее, не обладали властью, чтобы остановить или сократить эту работу. Р.Г. Руденко рассказывал, что Л.М. Каганович, к которому он обратился в 1956 г., угрожал ему, заявляя, что скоро наступит время, когда будут наказывать тех, кто занимается реабилитацией. Процесс реабилитации, вопрос, кого и как реабилитировали в 1955-1956 гг., в свою очередь нуждается в специальном исследовании. Все было не так просто и однозначно. Были случаи отказа в просьбах об освобождении жертв сталинских репрессий. Так, в первой половине 1955 г. лично к Хрущеву обратилась сестра Я.Б. Гамарника К.Б. Богомолова-Гамарник, которую он знал по совместной работе в Киеве, где она была секретарем горкома партии. Сестра Гамарника, лишенная свободы 17 лет, просила освобождения из ссылки, но ей отказали, мотивируя тем, что сестра «врага народа» должна отбывать весь назначенный срок. — ЦХСД, ф. 5, оп. 47, д. 89, л. 30-34.

[6] АП РФ, ф. 39, оп. 3, д. 120, л. 114-115.

[7] Хрущев о Сталине, Нью-Йорк, 1988, с. 88. В публикации журнала «Вопросы истории» эта фраза звучит иначе: «Не могу сейчас точно припомнить позицию Микояна. Кажется, Микоян не вел активной линии, но и не сдерживал процесса разоблачения несправедливости». — Мемуары Никиты Сергеевича Хрущева. — Вопросы истории, 1992, N 6-7, с. 81.

[8] Хрущев неоднократно подчеркивал, что он был в составе политбюро только с 1939 г. Однако это не мешало ему отнести Г.М. Маленкова, ставшего членом политбюро только после окончания Великой Отечественной войны, к тем политическим руководителям, которые несут наибольшую ответственность за преступления второй половины 30-х годов.

[9] Эти данные содержит докладная записка министра внутренних дел СССР С.Н. Круглова от 26 мая 1954 г. — АП РФ, ф. 3, оп. 58, д. 169, л. 50-51.

[10] Хрущев о Сталине, с. 89.

[11] AП РФ, ф. 39, оп. 3, д. 120, л. 110.

[12] ЦХСД, ф. 3, оп. 8, д. 388, л. 61.

[13] Там же, л. 61-62.

[14] Там же, д. 389, л. 10.

[15] Там же, л. 33-34.

[16] Там же, л. 33.

[17] АП РФ, ф. 39, оп. 3, д. 120, л. 113-114.

[18] 0 культе личности и его последствиях. Доклад Первого секретаря ЦК КПСС товарища Хрущева Н.С. XX съезду КПСС. — Известия ЦК КПСС, 1989, N3, с. 145.

[19] ЦХСД, ф. 3, оп. 8, д. 389, л. 52.

[20] Там же, л. 53.

[21] Там же, л. 52-54.

[22] АП РФ, ф. 3, оп. 24, д. 489, л. 23-101.

[23] Там же, л. 60-61.

[24] Там же, л. 89.

[25] Там же, ф. 39, оп. 3, д. 120, л . 115-116.

[26] ЦХСД, ф. 3, оп. 8, д. 389, л. 62.

[27] Там же, л. 58-61.

[28] Там же, л. 62.

[29] Там же, оп. 10, д. 223, л. 9.

[30] Там же, ф. 1, оп. 2, д. 15, л. 2.

[31] Такой же сценарий работы Хрущев использовал при проведении XXII съезда КПСС, когда с разоблачительными речами выступил А.Н. Шелепин, которого поддержала Д.А. Лазуркина, проведшая долгие годы в тюрьме и лагере. Она была реабилитирована и как свидетель сталинских преступлений выступила на XXII съезде партии.

[32] ЦХСД, ф. 3, оп. 8, д. 384, л. 3.

[33] АП РФ, ф. 39, оп. 3, д. 120, л. 116.

[34] ЦХСД, ф. 2, оп. 1, д. 182, л, 2.

[35] Там же, л. 3.

[36] Там же, л. 4.

[37] АП РФ, ф. 52, оп. 1, д. 169, л. 28 об.

[38] Очевидно, речь идет или о докладе комиссии Поспелова, или о его сокращенном варианте, выполненном также Поспеловым. См, Огонек, февраль 1996, N 7, с, 65-66.

[39] ЦХСД, ф. 3, оп. 8, д. 389, л. 59, 61 об.

[40] АП РФ, ф. 3, оп. 24, д. 489, л. 89.

[41] Там же, ф. 52, оп. 1, д. 169, л. 32.

[42] ЦХСД, ф. 1, оп. 2, д. 5, л. 152; АП РФ, ф. 52, оп. 1, д. 167, л. 199.

[43] О культе личности и его последствиях. Доклад Первого секретаря ЦК КПСС товарища Хрущева Н.С. XX съезду КПСС, с. 164.

[44] ЦХСД, ф. 1, оп. 2, д. 16, л. 77.

[45] Там же, л. 76-77.

[46] Там же, д. 18, л. 8.

[47] Создавалось впечатление некоторой неопределенности. Что это: продолжение работы съезда или какое-то заседание после его окончания? Президиум съезда мог потребовать или решить принять другой порядок работы после зачтения доклада Хрущева. Даже президиуму съезда не доверили, подстраховались. В случае необходимости могли это заседание и не называть съездом, а, к примеру, собранием делегатов съезда и вновь избранного ЦК.

[48] Предполагалось, что с содержанием доклада будут ознакомлены только делегаты съезда. В тексте доклада, отредактированном и посланном членам президиума ЦК 1 марта 1956 г., приведенные выше фразы также присутствуют. Однако слово «съезда» зачеркнуто карандашом и сверху написано «партии». Такая формулировка была принята в окончательном тексте доклада. См. ЦХСД, ф. 1, оп. 2, д. 16, л. 77.

[49] Там же, д. 18, л. 1.

[50] Там же, л. 55, 56, 77, 86, 87.

[51] Прецеденты такого рода были в истории КПСС. По решению съезда от партии было скрыто так называемое «Завещание» Ленина, его «Письмо по национальному вопросу» и другие документы.

[52] Об этом КГБ оперативно информировало президиум ЦК, Заместитель председателя КГБ П.И. Ивашутин сообщил, что текст на английском и русском языках близок к оригиналу. Есть разные мнения о том, как секретный доклад попал в госдепартамент США. Нам представляется наиболее точной версия Хрущева, Он считает, что утечка документа произошла в ЦК Польской объединенной рабочей партии. Надо полагать, что это была не просто догадка Хрущева, а убеждение, основанное на информации органов госбезопасности.

[53] АП РФ, ф. 3, оп. 23, д. 491, л. 53.

[54] Там же, оп. 24, д. 490, л. 13-17.

Обложка: Выступление Первого секретаря ЦК КПСС Никиты Хрущева на ХХ съезде КПСС (14 — 25 февраля 1956). Автор Сергей Смирнов