Руководство посольским приказом кто

Образование Посольского приказа – специального учреждения, ведавшего внешними делами, – происходило одновременно с формированием государственного аппарата Русского государства.

Как известно, зарождение приказной системы управления государства относится к концу XV – началу XVI вв. Возникновение приказов связано с процессом перестройки великокняжеского управления в государственную систему. Это происходило посредством придания органам дворцово-вотчинного типа важных общегосударственных функций. В своем становлении система прошла ряд стадий: от постепенного перерастания временных поручений – «приказов» (в буквальном смысле слова) отдельным лицам – до приказа как постоянного поручения, что сопровождалось соответствующим оформлением должности (казначей, печатник, посольский, разрядный, поместный, ямской и др. дьяки).

Затем должностным лицам придавались помощники, выделялись специальные помещения, а также необходимые для работы материалы и средства. С середины XVI в. учреждения канцелярского типа превратились в государственные органы центрального и местного управления с определёнными функциями, штатом, бюджетом, порядком работы и делопроизводства и т.п. Приказы – «избы» (канцелярии) – прошли свой путь эволюционного развития, в ходе которого расширялся круг их задач как государственных учреждений. Они просуществовали вплоть до рубежа XVII–XVIII вв. Как справедливо заметил известный исследователь приказной системы управления А.К. Леонтьев, эти органы прошли длительную проверку на жизнеспособность, прежде чем сформировались их функции и они получили признание в качестве необходимой части политической надстройки государства.[8]

Оформление приказного строя пришлось на вторую половину XVI в. Именно тогда приказы стали ведать важнейшими отраслями управления, получили более или менее устойчивый штат, характерное делопроизводство, за ними официально закрепилось название «приказы». На протяжении XVI–XVII вв. существовало около 100 таких учреждений. Однако нельзя считать, что все они действовали одновременно. Постоянно функционировали лишь 40-50 из них, остальные возникали и прекращали свою деятельность по мере надобности. Важнейшими приказами были три: Посольский, Разрядный и Поместный. Они являлись стержнем системы государственного управления России на протяжении более чем двухсот лет. В неопределенности числа приказов состояла суть самого приказного строя – текучего, изменявшегося, приспосабливавшегося к различным историческим условиям, и в то же время неизменного. Приказная система была для своей эпохи достаточно гибкой, эффективной и одновременно простой и удобной. Над всем царил обычай, проверенный веками опыт. Руководствуясь понятием предыдущего «примера», приказные люди легко разбирались в хитросплетениях разнородных дел.

С расширением круга задач членов Боярской думы, казначеев и дьяков появлялись подьячие «для письма», которые располагались в особом помещении – канцелярии («избе», «дворе»). Процесс образования канцелярий растянулся на несколько десятилетий (с конца XV до середины XVI в.). Каждая «изба», или «двор» вместе с возглавлявшим ее должностным лицом представляли собой прототип будущего самостоятельного государственного учреждения – «приказа».

Первые центральные государственные учреждения имели военное назначение. К ним относились Разрядный, Поместный приказы и Оружейная палата. Ко второй половине XVI в. сформировались и другие приказы: Стрелецкий, Пушкарский, Каменных дел, Бронный, Аптекарский и т. д. С расширением внешнеполитических задач стало необходимым создание единого органа по руководству «посольским делом». Кроме того, специфика международных отношений требовала привлечения к нему лиц, специализировавшихся только на дипломатической службе.

В.О. Ключевский отмечал: «Несмотря на многостороннее развитие дипломатических сношений московского двора со времени Ивана III, долго не заметно особого заведовавшего ими учреждения: их вел непосредственно сам государь с Думой».[9] В самом деле, существовала тесная связь внешнеполитических дел с делопроизводством Боярской думы и домовой казной великого князя. Вместе с тем, согласно описи Царского архива, к началу XVI в. скопилось настолько много дипломатических документов, что появилась потребность в их систематизации.[10] Для этого дела по сношениям с определенными государствами распределяли по годам и особым пронумерованным ящикам: «волошские», «немецкие», «крымские» и т.д.

В отечественной историографии общепринятой датой образования Посольского приказа вслед за С.А. Белокуровым считали 1549 г. Это было установлено на основании выписки из посольских дел, составленной в Посольском приказе в 1565–1566 гг., упоминавшей, что в 1549 г. «приказано посольское дело Ивану Висковатому, а был еще в подьячих». Уникальная запись с датой «1549 год» скорее всего может быть объяснена не в связи с реформой посольского дела, а с точки зрения интересов самого Висковатого. Именно в это время возникли разногласия между царем и Висковатым по вопросам внешней политики. Висковатый был вынужден противопоставить себя возможным претендентам на его пост – братьям Щелкаловым, которые позднее его (пост) и заняли.[11]

Есть, однако, основания предполагать, что Посольский приказ как государственное учреждение существовал и ранее. Об этом прежде всего говорят данные справочника В.И. Саввы о развитии чиновной иерархии, ведавшей внешнеполитическими делами. Об этом же свидетельствует и обширность такой специфической разновидности приказного делопроизводства, как посольские книги.[12]

Первого из известных руководителей Посольского приказа И.М. Висковатого сменил дьяк А. Васильев. В документах указано, что к нему 6 июня 1562 г. прибыл датский гонец, который был принят в Кремле, в «избе», называвшейся «дьячей», или «посольной». Ввиду важности занимаемого поста преемники И.М. Висковатого уже носили звание думных дьяков. Среди лиц, возглавлявших Посольский приказ, выделялись такие известные деятели, как братья Щелкаловы, А. Иванов, А.Л. Ордин-Нащокин, А.С. Матвеев, В.В. Голицын, Е.И. Украинцев. Это о них подьячий Посольского приказа Г.К. Котошихин писал в XVII в.: «Хотя породою бывает меньше, но по приказу и делам выше всех».[13]

В 1565 г. была построена особая Посольская палата.[14]

Сохранившиеся посольские книги позволяют выяснить первоначальные функции думного посольского дьяка. Во второй половине XVI в. думные посольские дьяки принимали привезенные послами грамоты; вели предварительные переговоры; присутствовали на приемах иностранных дипломатов; проверяли приготовленные списки ответных грамот; составляли наказы российским дипломатам, отправляемым за границу, и приставам для встречи иностранных послов; знакомились с отчетами российских послов, вернувшихся после выполнения дипломатической миссии на родину. Более того, присутствуя при «сидении» государя с боярами, они в случае несогласия с решением вопроса по своему ведомству высказывали собственное мнение.[15] Замена главы Посольского приказа подчас была связана с переменами во внешнеполитическом курсе.

К компетенции Посольского приказа кроме дипломатических сношений относились: проживавшие в России иноземные купцы и ремесленники; поселившиеся в России татары; московские слободы, заселенные иностранцами; дворы для приема послов; выкуп пленных, а также отдельные поручения. Так, под его управлением состояли именитые люди Строгановы, купцы и промышленники, участвовавшие в освоении Сибири; несколько крупных монастырей.

К началу XVII в. Посольский приказ прошел значительный путь в своем развитии. Происходившие в нём изменения отражали общий процесс становления и укрепления Русского централизованного государства. В XVII в. эволюция протекала в рамках трансформации форм государственного правления от сословно-представительной монархии к абсолютизму. Применительно к приказам в целом и приказу Посольскому в частности в этом направлении прослеживались несколько ключевых и переломных периодов, хотя чёткая периодизация в этом случае достаточно условна:

— годы Смутного времени до 1613 г.;[16]

— период восстановления государственности до 30-х гг.;

— в 40-е – 50-е гг. в рамках сословно-представительного государства создавалось общее законодательство. В это время определились основные стороны функционирования штатов государственных учреждений, утвердившие приказное начало, которое ограничило социальную среду комплектования, ввело «указное число» служащих для каждого учреждения и размеры отпускаемого им содержания, а также установило внутренний распорядок работы центральных учреждений;

— в 70-е гг. под воздействием новых явлений в жизни страны перед государственными учреждениями и их штатами встали сложные задачи, что привело к резкому возрастанию числа приказных служащих, созданию особой приказной среды, в значительной мере себя воспроизводившей.[17]

Посольский приказ относился к центральным учреждениям с общегосударственной компетенцией, поэтому все значительные изменения в приказной системе в той или иной форме оставляли следы в его архивах. Соответствующие документы сосредоточены в следующих фондах-коллекциях РГАДА: Ф. 137. Боярские и городовые книги; Ф. 138. Дела о Посольском приказе и служивших в нем; Ф. 141. Приказные дела старых лет; Ф. 159. Приказные дела новой разборки и Ф. 210. Разрядный приказ.

В XVII в. внешнеполитический курс России ориентировался в большей степени на Западную Европу, что убедительно подтверждается делопроизводством Посольского приказа. Напряженная работа дьяков и подьячих Посольского приказа в течение всего столетия предопределила успехи отечественной международной политики.

Самая активная динамика международных контактов в XVII в. была у России с Речью Посполитой. На протяжении столетий Россия и Польша, являясь соседями, поддерживали между собой оживленные контакты. Отношения между этими двумя державами зачастую были напряженными: постоянные пограничные споры, выливавшиеся в кровопролитные войны, разница в вероисповедании – всё это препятствовало сближению государств. Тем не менее именно Польша была наиболее активным дипломатическим партнёром России.[18]

Отношения между Россией и Польшей в начале XVII в. имели свою специфику: периоды, когда державы были близки к заключению военного союза и даже унии, сменялись конфронтацией и боевыми действиями. Столь тесные связи с Польшей привели к тому, что в годы Смуты, когда устои Российского государства подверглись серьёзным испытаниям, именно из «латинствующей» Польши в силу её географической, этнической и языковой близости Москва заимствовала отдельные элементы европейской культуры.

Смутное время, принесшее русскому народу огромные бедствия, поставившее под вопрос сам факт существования независимого Российского государства, имело тем не менее одно позитивное следствие. Потрясения Смуты доказали верхушке московского общества, что для выхода из социально-политического кризиса, охватившего Россию на рубеже XVI–XVII вв., необходимо отказаться от господствовавшей в умах идеи полной самодостаточности и исключительности «Третьего Рима».[19] Рост политического самосознания общества выразился в создании большого числа сочинений о Смуте. Это летописи и хронографы, истории и повести, сказания и жития, плачи, ведения и т. д. На их страницах современники описали происходившие события, высказали к ним своё отношение, попытались вскрыть причины и дать оценку. Именно Смута создала поколение русских людей, «которое нужда впервые заставила заботливо и тревожно посматривать на еретический Запад в чаянии найти там средство для выхода из домашних затруднений, не отрекаясь от понятий, привычек и верований благочестивой старины». В ходе Смуты произошел буквально переворот в общественном сознании русских людей. «Они сами назвали преступным своё вечное желание отмолчаться. Но, почувствовав себя ответственными за политический порядок, они не могли не почувствовать себя и хозяевами его».[20]

Смутное время положило начало постепенной «европеизации» Российского государства. Однако в начале XVII в. попытки заимствований были ещё крайне редкими и зачастую воспринимались как проступки против православного благочестия. Подражание польским обычаям долгое время встречало настороженность и подозрительность со стороны московского правительства, стремившегося жить, «как при прежних великих государях бывало». Вследствие этого обнаружить в жизни русского общества начала XVII в. значительные следы польского влияния довольно сложно. Практически все случаи заимствований могут быть отнесены к жизни и быту московских вельмож. Качественно иную картину представляет анализ изменений, произошедших в начале XVII в. в дипломатической практике и деятельности Посольского приказа под влиянием Смуты в целом и под влиянием Польши в частности.

Специфика деятельности Посольского приказа и его служащих, подразумевавшая постоянное общение с иностранцами, подготовку и участие в посольствах за границу, сделала персонал этого учреждения наиболее восприимчивым к западному влиянию. Сам Посольский приказ выступал при этом в роли своеобразного центра распространения в России элементов европейской культуры. Однако, несмотря на то, что Посольский приказ являлся своего рода промежуточным звеном в диалоге между Россией и Европой, его собственная деятельность, структура и церемониал на протяжении длительного времени не испытывали изменений и не воспринимали европейских образцов. Лишь в годы Смуты, и в большей степени под влиянием Речи Посполитой московский «посольский обычай» претерпел серьезные трансформации. Последствия некоторых из них имели положительное значение для Российского государства, другие нанесли ему серьезный вред. Одни изменения в дипломатической практике существовали лишь до завершения Смутного времени, другие новации пережили породившую их эпоху и стали прообразом внешнеполитических реформ конца XVII – начала XVIII вв.

Например, особенностью российской дипломатии эпохи Смуты было одновременное существование нескольких «альтернативных» внешнеполитических ведомств. Каждый новый претендент на престол, всякая более или менее серьёзная политическая сила стремились наладить самостоятельные контакты с зарубежными дворами. Так, уже в конце 1604 г. Лжедмитрий, достигнув первых успехов в борьбе за трон, отправил в Польшу своего посла – князя Б.П. Татева, задачей которого было противодействовать послу Бориса Годунова – Постнику Огарёву.[21] Спустя год, когда Лжедмитрий уже утвердился на московском престоле, попытка вести свою тайную дипломатию была предпринята боярами князьями Голицыными и Шуйскими: в январе 1606 г. в Краков к Сигизмунду III прибыл царский гонец И. Безобразов и от лица бояр просил содействия в свержении самозванца, которого предполагалось заменить королевичем Владиславом.[22]

Позднее, в 1608–1610 гг., параллельно с Посольским приказом свою внешнюю политику пытались проводить сторонники «Тушинского вора»: в 1608 г. перешедший на сторону Лжедмитрия II астраханский воевода И.А. Хворостинин отправил грамоту к ногайскому князю Иштереку, предлагая ему присягнуть «царю Димитрию»;[23] в 1609 г. из тушинского лагеря в Польшу выехали послы (о чём сообщала в особом письме Ю. Мнишку его дочь Марина);[24] наконец, в начале 1610 г. в лагерь короля Сигизмунда III под Смоленск по приглашению польской стороны прибыло тушинское посольство, в результате переговоров с которым был заключён известный договор 4 февраля 1610 г. Обе стороны оговорили условия избрания королевича Владислава русским царём.[25] Подобное положение, когда помимо Посольского приказа действовали дипломатические службы оппозиционных Москве сил, сохранялось вплоть до 1615 г.

В 1611–1615 гг. независимую от Москвы внешнюю политику пытался проводить Новгород Великий. Так, в 1611 г. под давлением шведской армии новгородские власти подписали договор об избрании русским царём королевича Карла-Филиппа; в 1613–1615 гг. новгородцы дважды отправляли свои посольства в Москву и поддерживали контакты со Швецией.[26] Известно, что руководитель Второго ополчения Д.М. Пожарский вёл переговоры с английскими и австрийскими дипломатами, а также со шведами (при посредничестве Новгорода), стремясь заручиться их поддержкой в борьбе с Польшей.[27] И.М. Заруцкий и М. Мнишек также пытались обеспечить себе поддержку зарубежных государей: в 1614 г. они отправили в Персию своего посланника И. Хохлова.[28] И лишь к 1616 г., когда было подавлено движение И.М. Заруцкого и начались русско-шведские мирные переговоры, Посольский приказ вернул себе «монополию» в определении международной политики Московского государства.

Отсутствие стабильного правительства негативно сказалось на общем состоянии внешних связей России. С 1608 г. Москву практически не посещались иностранные дипломаты: поездка в государство, охваченное гражданской войной, была чрезвычайно опасным мероприятием. Даже подписание столь важного для Московского государства договора 1609 г. со Швецией, по которому Стокгольм обязался оказывать Василию Шуйскому помощь против Лжедмитрия II, происходило не в Москве, а в Выборге, Торжке и Калязине. Кроме того, сложности в обмене послами усугублялись наличием одновременно нескольких претендентов на российский престол.

Можно выделить определённые изменения в деятельности Посольского приказа в царствование того или иного государя.

Наибольшее число из них, безусловно, относится к короткому периоду правления Лжедмитрия I. Прежде всего обращает на себя внимание необычное для Московского государства оживление дипломатических контактов с римской курией. «Царь Димитрий Иванович» поддерживал переписку с Ватиканом лично, а также через посредничество папского нунция в Польше Клавдия Рангони. В РГАДА (Ф. 78. Сношения России с римскими папами; Ф. 149. Дела о самозванцах и письмах Лжедмитрия) сохранились списки с грамот Лжедмитрия к римскому папе Павлу V.[29] Оживление контактов между Москвой и Ватиканом было вызвано скорее всего личными интересами самозванца. Кроме того, вряд ли можно отрицать влияние Польши на столь неожиданный поворот в деятельности Посольского приказа.

Другим необычным новшеством в практике Посольского приказа в 1605–1606 гг. стало вступление русского царя в переписку с частными зарубежными лицами. Сохранилось значительное количество писем и грамот, адресованных «царем Димитрием» его «наречённому тестю» Ю. Мнишку, будущей тёще и шурину С. Мнишку.[30] Имеется также письмо, датированное 4 февраля 1606 г. и адресованное Лжедмитрию польским шляхтичем Боболей (который в своём послании заступался за Сигизмунда III и убеждал самозванца в добром к нему отношении короля).[31] Двумя месяцами раньше, в декабре 1605 г., письмо аналогичного содержания было отправлено «царю Димитрию» А. Гонсевским, послом Сигизмунда III, в Москву.[32] Неоднократно обращался к Лжедмитрию с письмами и Ю. Мнишек.

Подобная переписка русского монарха с частными лицами, являвшимися подданными другого государства, находит себе аналогии лишь в эпохе Петра I и отчасти в переписке Ивана Грозного с Андреем Курбским.

Ко времени царствования Лжедмитрия I относятся факты отдельных нарушений и изменений в дипломатическом церемониале Посольского приказа. Известно, в частности, что приближённый царя, боярин П.Ф. Басманов, встречавший по приказу Лжедмитрия в Москве Марину Мнишек, выехал навстречу поезду царской невесты в «гусарском платье»,[33] что было грубым нарушением обычая. Тогда же самозванный царь, учредивший по польскому образцу при своём дворе должность мечника, к четырём рындам, традиционно стоявшим у трона при приёмах иноземных послов, добавил пятого, державшего обнажённый меч. Это нововведение было отменено после убийства самозванца, однако при первых Романовых в особо важных случаях (аудиенции австрийским, английским и польским дипломатам) количество рынд увеличивалось до шести человек.[34]

В правление царя Михаила Федоровича Романова, в 1615 г. посланники в Персию М.Н. Тиханов и А. Бухаров по возвращении в Москву получили выговор за то, что оделись «в его, шахове, платье» и этим «царскому величеству учинили нечесть же».[35] В правление первого представителя династии Романовых известный русский вольнодумец князь И.А. Хворостинин среди прочих прегрешений был обвинён в желании выехать на переговоры с иностранными послами, одевшись «по-гусарски».[36]

Новшеством в практике Посольского приказа стало упрощение отдельных процедур, допущенное Лжедмитрием во время приёма польских послов Гонсевского и Олесницкого.[37] Наконец, следует обратить внимание на некоторую «полонизацию» терминологии, использовавшейся Посольским приказом при «царе Димитрии». Боярская дума именовалась Сенатом; печатник и казначей А.И. Власьев, фактически руководивший в это время внешней политикой Московского государства, носил звание «великого секретаря и надворного подскарбия». Лжедмитрий I на переговорах с польскими послами требовал признать титул «император» (а не «царь», как утвердилось в российской дипломатической документации с середины XVI в.).[38]

Можно заключить, что в деятельности Посольского приказа в 1605–1606 гг. большинство трансформаций (восстановление связей с папским престолом, вступление царя в частную переписку, нарушения посольского церемониала), безусловно, произошло под непосредственным влиянием Речи Посполитой. Однако их инициатором был, по всей видимости, Лжедмитрий I, вернувшийся из Польши поклонником культуры и обычаев этой страны. Руководитель внешней политики России А.И. Власьев скорее всего не разделял симпатий своего государя: известно, что он с пренебрежением отзывался о римском папе[39] и был сторонником досконального соблюдения всех тонкостей московского дипломатического церемониала (чем вызвал насмешки во время своего пребывания в Польше).[40] Таким образом, отдельные изменения в практике Посольского приказа, имевшие место в 1605–1606 гг. под влиянием Речи Посполитой, объяснялись пропольскими симпатиями Лжедмитрия I, а не назревшей потребностью частичного реформирования дипломатического ведомства Российского государства.

В правление царя Василия Шуйского (1606–1610) сколько-нибудь заметных изменений в работе Посольского приказа обнаружить не удаётся. Незначительные отклонения в российской дипломатической практике в этот временной промежуток были характерны для всей эпохи Смуты, а не только для царствования этого государя. Все эти изменения (начало нарушения связей между Московским государством и соседними державами, функционирование независимых от центрального правительства дипломатических ведомств, длительное принудительное задержание в Москве зарубежных посольств) – были результатом дезорганизации в деятельности посольской службы, следствием общей анархии в России начала XVII в. Персонал Посольского приказа не остался в стороне от событий разгоравшейся гражданской войны: большинство служащих приказа остались верны Василию Шуйскому, в то время как часть подъячих во главе с П.А. Третьяковым перешли на сторону «Тушинского вора».[41] Hecмотря на это, в деятельности московского дипломатического ведомства 1606–1610 гг. нельзя обнаружить новшеств, каковыми был богат предшествовавший период царствования самозванца. Напротив, царь Василий Иванович, стремясь подчеркнуть легитимность своей власти, в отличие от свергнутого им «расстриги» демонстрировал свое уважение к нормам посольского обычая, сложившимся при его предшественниках. Иногда это приводило к курьёзным случаям: в 1608 г. царь приказал спросить у польских послов Гонсевского и Олесницкого о здоровье короля Сигизмунда, чем вызвал их сильное раздражение (эти дипломаты на протяжении двух лет находились под домашним арестом в Москве и не получали никаких вестей с родины).[42]

Самостоятельное и в значительной степени назидательное значение имеет так называемый период «междуцарствия», когда после свержения В.И. Шуйского на русский престол был избран польский королевич Владислав. Обстоятельства этого времени наложили свой отпечаток и на деятельность Посольского приказа. Избрание царём польского принца, стремление короля Сигизмунда III самому воцариться в Москве, пребывание в русской столице польского гарнизона, начальник которого А. Гонсевский фактически отстранил от власти боярское правительство, – всё это обусловило значительное польское влияние на работу российской дипломатической службы. В немалой степени распространению этого влияния способствовало то, что в августе 1610 г. печатником и судьёй Посольского приказа был назначен дьяк И.Т. Грамотин, за полгода до этого перешедший на службу к Сигизмунду III. Результатом сложившейся ситуации стало то, что в течение двух лет (с августа 1610 по август 1612 г.) Речь Посполитая оставалась фактически единственным внешнеполитическим партнёром Москвы. На протяжении этого времени из России в Польшу было направлено три посольства: «великое посольство» митрополита Филарета и князя В.В. Голицына (1610); М.Г. Салтыков-Морозов и князь Ю.Н. Трубецкой (1611); думный дьяк и печатник И.Т. Грамотин (1612). Характерно, что отношения между двумя государствами носили двусмысленный характер: польский королевич был избран русским царём, в то время как его отец вёл боевые действия на территории Российского государства. В подобной ситуации не могло быть и речи о равноправном диалоге между Россией и Польшей. Посольскому приказу приходилось лишь создавать видимость внешнеполитической самостоятельности Московского государства. Так, контакты между канцелярией Сигизмунда III и боярским правительством поддерживались в обход «великого посольства», официально представлявшего интересы России в королевском лагере под Смоленском. Ярким примером этого является хранящаяся в РГАДА грамота, отправленная в январе 1611 г. московскими боярами Сигизмунду III. В этом послании, дабы убедить польского короля в своей лояльности, бояре обещают оказать давление на своё собственное посольство, отказывавшееся ускорить капитуляцию Смоленска.[43] Несколько месяцев спустя Посольский приказ не выразил сколько-нибудь серьёзного протеста по поводу интернирования членов «великого посольства» в Польшу.

Интересно, что в конце 1610 г. установилась личная переписка между главой Посольского приказа И.Т. Грамотиным и канцлером Львом Сапегой. Российский дипломат сообщал своему польскому коллеге о важнейших событиях, происходивших в Московском государстве (о присяге москвичей Владиславу, о смерти Лжедмитрия II).[44] Канцлер Л. Сапега, в свою очередь, обращался к русскому печатнику с требованиями личного характера: в описи архива Посольского приказа 1626 г. зафиксирован «лист от Лва Сопеги к диаку к Ивану Грамотину, что велено по королевской грамоте пану Яну-Петру Сопеге дати 2000 рублев, и те де ему деньги даны не сполна, и он бы велел те достальные деньги додати…»[45] Контакты подобного рода между главами дипломатических служб Российского государства и Речи Посполитой ранее не наблюдались в практике Посольского приказа.

Язык, которым написаны послания И.Т. Грамотина, представляет большой интерес. Н.И. Костомаров отмечал, что «в Смутное время, едва только объявлено было о воцарении Владислава, многие великорусские дворяне начали в письмах своих и официальных бумагах писать полурусским языком, сбиваясь на лад западнорусской речи».[46] Ярким образчиком подобного письма являются две грамоты (сентябрь-декабрь 1610 г.), адресованные судьёй Посольского приказа и печатником И.Т. Грамотиным канцлеру Льву Сапеге. Послания эти изобилуют «полонизмами», необычными для московской письменности XVI–XVII вв.: «ознаймую вашей милости», «сподеваемся вперёд вшекого добра», «рачь ваша милость у него выслушает», «жедаю… от вшитких народов славы и пошанованя» и т. д. Одна из вышеупомянутых грамот была подписана: «Иван Грамотин, печатник великие монархии Московские» (термин «монархия» необычен для российского делопроизводства этой эпохи).[47] Следовательно, оживление русско-польских контактов после избрания на российский престол королевича Владислава оказало влияние и на язык документов, исходивших от служащих Посольского приказа.

Новшеством в делопроизводстве Посольского приказа, относившимся к 1610–1612 гг., являлось сосредоточение в архиве этого ведомства большого количества списков указов и жалованных грамот короля Сигизмунда III, не имевшего права подписывать подобного рода документы, не будучи избранным на русский престол.[48]

Таким образом, 1610–1612 гг. представляли собой второй период серьёзных изменений и нововведений в деятельности Посольского приказа. В эти годы влияние Речи Посполитой на деятельность российской дипломатической службы являлось ещё более бесспорным, чем в 1605–1606 гг. Однако и в этот период инициатива вышеперечисленных нововведений исходила не от персонала Посольского приказа и даже не от московского правительства. Трансформации в практике Посольского приказа на сей раз были обусловлены интересами Речи Посполитой и дипломатическим и военным давлением этого государства на российское руководство.

Начало правления царя Михаила Фёдоровича Романова, подобно царствованию Василия Ивановича Шуйского, было отмечено стремлением вернуться в сфере дипломатии к традициям докризисного времени. С 1613 г. Посольский приказ активно занимался восстановлением нарушенных внешнеполитических связей Московского государства. Пресекались попытки других ведомств проводить свою особую внешнюю политику (в 1614 г. были схвачены И.М. Заруцкий и Марина Мнишек, а также новгородские послы, отправлявшиеся в Швецию; в 1615 г. Новгород окончательно отказался от претензий на независимую от Москвы дипломатию). Восстанавливая регулярные контакты с зарубежьем, Посольский приказ возвращался к традициям делопроизводства и церемониала, существовавшим на рубеже XVI–XVII вв., до начала Смутного времени. При этом нововведения в практике Посольского приказа, навязанные волей Лжедмитрия I и влиянием Польши, отвергались.

Однако начало правления царя Михаила не обошлось без своеобразного влияния Речи Посполитой на деятельность Посольского приказа. Так, для обоснования своей правоты в спорах с польскими послами русские дипломаты использовали новый для них источник: выписку из польской печатной книги о воцарении в Москве королевича Владислава и о бедах, причинённых им Российскому государству.[49] Этот факт, правда, является исключением из правил: в условиях продолжавшейся войны между Россией и Польшей российская дипломатия отказывалась возвращаться к попыткам реформ периода польского господства, а также перенимать опыт польской внешнеполитической службы. Лишь по окончании Смуты в России Посольский приказ пошёл на некоторые нововведения в своей деятельности, стремясь использовать позитивный опыт, приобретённый в годы кризиса. Инициатива частичного реформирования деятельности российского внешнеполитического ведомства принадлежала его главе И.Т. Грамотину.

Вторую половину XVII в., особенно период царствования Алексея Михайловича (1645–1676) и Федора Алексеевича (1676–1682) можно назвать временем расцвета Посольского приказа.[50] На этом этапе его деятельности чётко прослеживается состав посольских приказных служащих: думные чины (бояре, окольничие, думные дворяне, думные дьяки), дьяки, подьячие, переводчики, толмачи, золотописцы, станичники, приставы, сторожа, а также различные категории специалистов, прикомандированных на срок от нескольких дней до нескольких лет для решения конкретных задач – золотописцы, иконописцы, писцы, музыканты, артисты и др. При этом главным критерием принадлежности к приказу является получение жалованья в Посольском или управляемых им приказах. Каждая из упомянутых категорий служащих выполняла определенные функции, которые иногда пересекались.

Во главе Посольского приказа стояли думные чины: до 1667 г. – думные дьяки, а затем думные дворяне, окольничие, бояре. После Андрусовского мира (1667) общегосударственное значение Посольского приказа повысилось настолько, что он перестал быть зависимым от Думы и стал особым самостоятельным управлением. Начальники Посольского приказа в масштабах государства были по сути дела вторыми после государя персонами в администрации. И если раньше они часто были вынуждены угождать родовитым боярам, то теперь царь Алексей Михайлович решил повысить их статус, во-первых, дав им боярское достоинство, и во-вторых, изменив титул и наименование их должности. С 15 июля 1667 г. ближний боярин А.Л. Ордин-Нащокин был назначен начальником Посольского приказа с титулом «царственные большие печати и государственных великих посольских дел сберегатель».[51] Начальники осуществляли общий надзор за деятельностью вверенного им учреждения, выходили к царю и Боярской Думе с решением тех или иных текущих проблем на еженедельном докладе, а также своим личным авторитетом и пристрастиями оказывали влияние на международные дела Российского государства. Дела и дипломатические документы хранились в отдельном ящике начальников Посольского приказа. Как правило, это были наиболее важные и «актуальные» посольские грамоты, чаще всего в подлинниках.[52]

Товарищами или помощниками начальников оставались приказные дьяки. С появлением во главе приказа знати (бояре, окольничие, думные дворяне) товарищами (помощниками) становились и думные дьяки, которых можно рассматривать как первых заместителей начальника. До середины XVII в. помощники начальников были в единственном числе и занимались всем спектром вопросов, находившихся в ведении этого учреждения. С 1649 г. их число увеличивалось и к 70-м гг. XVII в. в Посольском приказе насчитывалось одновременно до 4-х товарищей начальника. В Описи архива Посольского приказа 1673 г. отмечены два ящика второго посольского дьяка Е.Р. Юрьева [53]В одном из них представлено собрание документов о русско-шведских посольских съездах 1658–1666 гг., в которых он непосредственно участвовал.[54] Вероятно, во второй половине XVII в. вторые дьяки имели собственное делопроизводство и архив. Интересно, что содержимое ящиков Юрьева время от времени сверялось с описями, и в них фиксировались все изменения (1653/54, 1666/67, 1672/73 годы).[55]

Подьячие приказа делились на 4 статьи (разряды): первая (старые), вторая (средние), третья («молодшие»), неверстанные. Деление на старых и молодых (вторая или «иная» статьи), по-видимому, существовало все рассматриваемое время. Третья статья впервые официально зафиксирована в 1653–1654 гг. по случаю рождения царевича Алексея Алексеевича.[56] Основным показателем принадлежности к тому или иному разряду являлся размер годового оклада, который прослеживается с 1640-х гг. Неверстанные подьячие сформировались в конце 60-х гг. XVII в. Первое официальное их упоминание относится к 1668–1669 гг.[57]

Старые подьячие стояли во главе повытий – отделов, ведавших сношениями с определенными странами, а также другими делами (иностранная почта, надзор за иностранцами, татарами, толмачами, переводчиками и др.). Молодые и средние выполняли роль переписчиков, составляли справки по текущим делам. Неверстанные брались в приказ без жалованья для того, чтобы они присматривались к делам, знакомились со спецификой внутриприказной работы данного учреждения, доказывали свою профессиональную пригодность, к ним же можно отнести и учеников при приказе.[58]

Количество повытий и распределение дел между старыми подьячими не было постоянным и могло изменяться. На протяжении второй половины XVII в. в среднем было пять повытий. С.А. Белокуров приводит две записи распределения дел между старыми подьячими, относившиеся к апрелю 1677 и сентябрю 1689 гг.[59] Эти данные в определённой степени подтверждаются при сопоставлении с росписью 1673 г.[60] При этом исследователь обращает внимание на аналогичность распределения дел в 1702 и 1710 гг. Можно сделать вывод (если не считать дел, не относившихся к дипломатическим отношениям), что три повытья (М. Алексеева, Нефимонова и Тарасова) ведали сношениями с Европой и два повытья (Симоновского и Н. Алексеева) – с Азией.[61] Когда кто-либо из старых подьячих временно отсутствовал, его дела распределялись между оставшимися. Повытья назывались по имени своего руководителя и не отражали характера дел, в них производившихся.

Передача дел от одного подьячего к другому происходила по разным причинам, в том числе и по челобитью за мздоимство. 27 сентября 1660 г. по челобитной Поисия митрополита газского, греческого архимандрита Прохора и «все греки» их приказные дела велено было передать от С. Полкова П. Долгово, так как Степан берет «посулы великие, а дел не делает».[62]

Старые подьячие ведали деньгами, собираемыми с подведомственных городов на содержание приказа. Казна находилась в руках одного человека, по-видимому, первого в списке подьячих. С 1656 по 1668 гг. за нее отвечал Я. Поздышев. Когда он был за границей, его подменял М. Постников.[63] При этом Я. Поздышев все время занимал первое место в списке подьячих, М. Постников – третье, а с 1660–1661 гг. – второе. Для управления казной приказа подбирались служащие с соответствующими навыками. Так, в 1658 г. из Галицкой четверти в Посольский приказ перевели И. Истомина, на прежнем месте он «у приходу и у росходу был».[64]

Деление на статьи намечалось и среди переводчиков. Как и у подьячих, определяющим в этом случае оставался размер годового жалованья. Кроме того, происходило выделение из среды данной категории служащих дворян по московскому списку, что постепенно становилось более устойчивым критерием. Впервые подобное пожалование было осуществлено в 1658 г. Имраэль (Михаил) Семенов мурза Кошаев получил его за крещение в православную веру.[65] Массовое же распространение пожалования получили в первой половине 70-х гг. Всего они затронули 10 человек (2 переводчика восточных языков и 8 – западных). Правда, следует отметить, что подобные деления не влияли на должностные обязанности переводчиков, все они осуществляли устный и письменный перевод, а также использовались как гонцы и посланники.

Функции толмачей значительно разнообразнее – перевод устной речи, постоянное участие в зарубежных посылках (переводчики достаточно редко покидали пределы страны) и на полковой службе в действующей армии. Правда, между 1664 и 1668 гг. толмачи прекратили выполнять обязанности приставов (имеются в виду приказные приставы), а с 1671 г. наметилось их резкое сокращение, в первую очередь за счет специалистов восточных языков. В 1676–1677 гг. происходило сокращение их содержания (до 60%) за счет ликвидации поденного корма. Это свидетельствовало о снижении значения данной категории служащих.

Золотописцы оформляли красками, золотом и серебром дипломы и грамоты, посылаемые с посольствами в сопредельные государства, а также жалованные грамоты, книги для царского и приказного обихода и некоторые иные заказы. Золотописцев можно разделить на старших и младших: первые относились по своему статусу к старым подьячим, а вторые (появлялись в связи с ростом объемов работы с 1661 г.) занимали промежуточное положение между переводчиками и толмачами.

Судебные приставы появились в составе служащих Посольского приказа между 1664 и 1668 гг. Они взяли на себя часть работы, выполнявшейся толмачами. В их обязанности входили поиск, поимка, взятие под стражу ответчиков по судебным делам, некоторые функции приставов у иностранных послов и посланников в Москве.

Станичники Посольского приказа выполняли роль путевых приставов, возможно, гонцов в мусульманские страны. Зафиксировано их деление на станичных голов и рядовых станичников. В начале 50-х гг. XVII в. эта категория служащих пропала из приказа, а ее функции, по-видимому, перешли к толмачам татарского языка (составлявших до 50% толмачей приказа).

Сторожа дежурили в приказе по двое, день и ночь через сутки; помимо этого, им поручались рубка дров, возможно, топка печей, охрана заключенных под стражей, покупка свечей, чернил и некоторые другие мелкие поручения, охрана архива Посольского приказа и приём челобитных по судебным делам.

Для выполнения различных поручений Посольский приказ привлекал людей со стороны (иных служащих), причем их число постоянно возрастало. С 1672 по 1676 г. в связи с бурной издательской деятельностью (дорогие книги для царского и приказного обихода) и управлением придворным театром их насчитывалось до нескольких сотен.

Не обнаружено документа, который устанавливал бы строгую иерархию служащих Посольского приказа, но можно попытаться воссоздать ее на основании косвенных данных:

— Думные чины: бояре, окольничьи, думные дворяне, думные дьяки.

— Дворяне по московскому списку: переводчики 1-й статьи, переводчики 2-й статьи, толмачи.

— Дьяки.

— Подьячие: 1-й статьи, золотописцы 1-й статьи; подьячие 2-й, 3-й статей; неверстанные подьячие.

— Служилые люди по отечеству: переводчики 1-й статьи; переводчики 2-й статьи; толмачи; станичные головы; станичники.

— Служилые люди по прибору: переводчики 1-й статьи; переводчики 2-й статьи; золотописцы 2-й статьи; толмачи; станичники; приставы; сторожа.

Данное построение является попыткой соотнести положение того или иного служащего в приказе с общеприказной иерархией. Каждый, кто поступал на службу в приказ, независимо от социального положения причислялся к служилому сословию.

Размеры соляного жалованья и поместных окладов не были чётко обозначены, но на него имели право все начальники приказа, подьячие 1-й и частично 2-й статей, переводчики, старшие золотописцы, толмачи и станичники. Поместные дачи являлись показателем принадлежности его обладателя к служилому сословию и указывали на возможность фактического владения им поместьями и вотчинами. Правда, известно, что детьми боярскими являлись также приставы, но поместные оклады за ними не зафиксированы. Что же касается размеров окладов, то если у подьячих он не превышал 500 четей, то ряд переводчиков и толмачей имели до 550-900 четей, к тому же среди этих категорий служащих встречались дворяне по московскому списку. На основании этого можно говорить о том, что внутриприказная иерархия не совпадала с общегосударственной иерархией служилого сословия и по ряду показателей противоречила ей.

Служащие попадали в приказ по челобитью или назначались силой, без учета желания назначаемого. Последнее распространялось на всех судей, значительную часть подьячих, переводчиков, некоторых толмачей и, возможно, золотописцев. При этом никаких проверок уровня компетентности не требовалось. По челобитью набирались часть переводчиков, подьячих и, по-видимому, почти все толмачи, все приставы, сторожа и станичники. Показательно, что практически не обнаружено ни одного случая отказа в назначении подьячих, переводчиков, станичников (имеются их челобитные) и только один отказ в просьбе о взятии в толмачи.

Все в переводчики и толмачи, взятые по челобитью, перед назначением проходили проверку на знание языка, которую устраивали старшие переводчики. Экзаменационная практика Посольского приказа наглядно описывалась переводчиком М.И. Арсеньевым в сказке «Как произведён в переводчики» (1737): «И пришед в приказ, переводчик Николай Спафарей мене свидетельствовал в языках. Потом дали мне грамоту венецкую по итальянски перевесть, заперли в казенку, и я перевел исправно. Потом тот курносой Николай Спафарей стал мне говорить: «Я-де слыхал, что ты по-гречески, и по-итальянски, и по-латински лучи умеешь». И наговоря и судем – «напиши-де челобитную, что бьешь челом в переводчики на трех языках».[66]

Решение по тем или иным делам принималось на основе прецедентов, а когда их не могли найти, то решение по данному делу становилось таковым. Однако, если подобного не хотели допустить, на документе ставили пометку «а в пример не ставить». Для того, чтобы быстро сориентироваться в большом количестве различных памятей, челобитных, отписок и т. п., подьячий, отвечавший за то или иное направление, по-видимому, составлял для себя особую «памятку», в которой фиксировал все более или менее часто встречавшиеся ситуации. Такого понятия, как срок давности, не существовало и можно встретить в делах второй половины XVII в. упоминание об обычаях времен Бориса Годунова и Ивана Грозного. Возможно, именно такой «памяткой» являлась и «Окладная книга поместных дач, денежного жалованья и поденного корма переводчикам, толмачам и золотописцам Посольского приказа, переводчикам в Архангельске, Новгороде и Пскове».[67] Явно справочный материал имели и приходно-расходные книги, а также записные книги всяких дел.[68]

Служащие Посольского приказа изначально были поставлены в особое положение: достаточно регулярно общались с иностранцами, ездили за границу, вели дипломатическую документацию. Они обязаны были обладать специфическими служебными навыками, например, достаточно отработанным аккуратным почерком, а также особым стилем деловой речи. Это требовало соответствующего отбора и обучения. Другой особенностью была определенная замкнутость данного учреждения – в отличие от иных московских приказов его служащие после успешного экзамена «на профпригодность» редко переводились в иные учреждения.