Восстание на крейсере очаков под руководством лейтенанта шмидта

11 ноября 1905 года в Севастополе начался
организованный социал-демократами мятеж среди матросов
Флотского экипажа и солдат Брестского полка. За
несколько часов к мятежу примкнуло свыше двух тысяч
матросов флотской дивизии, часть солдат 49-го
Брестского полка, запасной батальон крепостной
артиллерии и рабочих порта. Мятежники арестовывали
офицеров, предъявляли политические и экономические
требования властям. Во время бесконечных митингов,
среди ораторов выделялся человек в форме лейтенанта
военно-морского флота. Его имя было Пётр Петрович
Шмидт. Он произносил речи, в которых обвинял Царя в
неполноте дарованных свобод, требовал освобождения
политических заключенных и так далее. Личность Шмидта
представляет для исследователей несомненный интерес в
связи с той ролью, какую он сыграл в севастопольских
событиях и, конечно, в мятеже на крейсере
«Очаков». Шмидт был превращен большевиками
в очередную легенду, а надо сказать, что редкий офицер
удостаивался такой чести со стороны большевиков. Но был
ли Шмидт боевым офицером? Назвать его так можно только
с очень большими оговоркам.

П. П. Шмидт родился в 1867 году в Одессе. Его отец, герой
Севастопольской обороны, командир батареи на Малаховом
кургане, умер в звании вице-адмирала. Мать была родом из
князей Сквирских. Рано оставшись без матери, которую он
горячо любил, Шмидт очень болезненно отнесся ко второму
браку отца, посчитав его предательством памяти матери. С
юных лет он во всем хотел идти против воли отца. Вопреки
отцу, он женился на девушке весьма сомнительной репутации.
Тем не менее, Доминика Гавриловна Шмидт оказалась хорошей
и любящей женой, и их брак до 1905 года был в общем
счастливым. У них родился сын Евгений.

В 1886 году Шмидт закончил Петербургский морской корпус и
получил звание мичмана. Однако прослужил он совсем
немного. В том же году он добровольно оставил военную
службу по состоянию здоровья. (Шмидт страдал
эпилептическими припадками). «Болезненное
состояние, – писал он в прошении Императору
Александру III,– лишает меня возможности
продолжать службу Вашему Величеству, а потому прошу
уволить меня в отставку».

Позднее Шмидт объяснял свой уход из ВМФ тем, что хотел
быть «в рядах пролетариата».[1] Но современники
свидетельствовали, что военную службу он изначально не
любил, а без моря и кораблей не мог жить. Вскоре, из-за
безденежья, благодаря протекции высокопоставленного
дяди, Шмидт возвращается на военно-морской флот.
Мичмана Шмидта направляют на крейсер
«Рюрик». По случайному стечению
обстоятельств, именно на этом крейсере в 1906 году
эсеры готовили убийство Николая II. На
«Рюрике» Шмидт задержался недолго, и вскоре
получил назначение на канонерскую лодку
«Бобр». Жена всюду следовала за ним. В это
время, все больше проявляются психопатические черты
характера Шмидта, его болезненное самолюбие, граничащее
с неадекватностью реакций. Так, в городе Нагасаки, где
«Бобр» имел один из своих стационаров,
семья Шмидтов снимала квартиру у одного богатого
японца. Как-то раз между японцем и женой Шмидта
произошел спор по вопросу условий найма квартиры, в
результате которого японец сказал ей несколько резких
слов. Она пожаловалась мужу, и тот потребовал от японца
извинений, а когда последний отказался их приносить,
отправился в русское консульство в Нагасаки и,
добившись аудиенции у консула В. Я. Костылева,
потребовал уже от него принятия немедленных мер для
наказания японца. Костылев сказал Шмидту, что он этого
сделать не может, что он направил все материалы дела в
японский суд для принятия решения. Тогда Шмидт начал
кричать, что велит матросам изловить японца и выпороть
его, или сам убьет его на улице из револьвера.
«Мичман Шмидт,– писал консул
командиру «Бобра»,– вел себя в
присутствии служащих консульства неприлично».

Командир «Бобра» решил
подвергнуть Шмидта обследованию медицинской комиссии,
которая пришла к выводу, что Шмидт страдает тяжелой
формой неврастении в совокупности с эпилептическими
припадками. В 1897 году, тем не менее, ему было
присвоено очередное звание лейтенанта. Со слов жены в
1899 году психическое состояние Шмидта настолько
ухудшилось, что она поместила его в московскую
психиатрическую лечебницу Савей-Могилевского, выйдя из
которой Шмидт вышел в отставку и устроился на
коммерческий флот. При выходе в отставку, как это
полагалось в русской армии, Шмидту было присвоено
звание капитана II-го ранга.

Началось плавание Шмидта на коммерческих судах. Капитаном,
скорее всего, Шмидт был хорошим, так как известно, что
адмирал С. О. Макаров предполагал взять его в свою
экспедицию к Северному полюсу. Морское дело он страстно
любил и знал. В то же время, болезненное самолюбие и
амбициозность все время в нем присутствовали. «Да
будет вам известно,– писал он своей
знакомой,– что я пользуюсь репутацией лучшего
капитана и опытного моряка».[2]

С началом русско-японской войны, Шмидт был призван на
воинскую службу и назначен старшим офицером на большой
угольный транспорт «Иртыш», который должен был
следовать вместе с эскадрой адмирала Рожественнского. За
неумелое управление судном Рожественнский посадил Шмидта
на 15 суток в каюту под ружье. Вскоре эскадра вышла в
направлении Дальнего Востока навстречу Цусиме. Но Шмидт
заболел и остался в России. Среди офицеров Шмидта
недолюбливали, считали либералом.

Однако либеральные воззрения еще не означали того, что
Шмидт был готов на участие в антигосударственном мятеже.
То, что все-таки это произошло, свидетельствует о том, что
Шмидт каким-то образом, еще до событий на
«Очакове», связался с революционным подпольем.

Сам Шмидт, хотя и туманно, говорил об этом
на следствии: «Меня нельзя рассматривать
отдельно от движения, участником которого я
был». [3] Во время самого восстания на
крейсере «Очаков» он заявил:
«Революционной деятельностью я занимаюсь
давно: когда мне было 16 лет у меня уже была своя
тайная типография. Ни к какой партии я не принадлежу.
Здесь, в Севастополе, собраны лучшие революционные
силы. Меня поддерживает весь свет: Морозов жертвует на
наше дело целые миллионы».[4]

Хотя из этих путанных слов Шмидта трудно выяснить, где в
них правда, а где желаемое выдается за действительное, но
тот факт, что его поддерживали революционные организации
Севастополя, что о его существовании знал сам Ленин, что
Шмидт знал о «морозовских миллионах», говорит
о том, что за спиной Шмидта, действительно, стояли
реальные организации. Поэтому, думается, что не случайно
Шмидт оказался на мятежном крейсере «Очаков».

В ноябре 1905 года, когда в Севастополе
начались мятежи, Шмидт принял в них живейшее участие.
Он сошелся с социал-демократами, выступал на митингах.
Это участие Шмидта в революционных собраниях весьма
негативно сказалось и на без того болезненном состоянии
его психики. Он стал требовать от жены, чтобы она
принимала участие в революционных сборищах, помогала
ему в его новой революционной деятельности. Когда же
жена отказалась, Шмидт оставил ее. Увидеться им было
больше не суждено. Через несколько дней Шмидт примкнул
к восстанию на крейсере «Очаков».

«Очаков» вернулся с учебного плавания 14
ноября 1905 года. Команда была уже не спокойной и
известные своей революционностью матросы Гладков, Чураев и
Декунин волновали ее вопросами установления в России
народовластия.[5] По возвращении
«Очакова» в Севастополь, волнения среди
команды еще более усилилось, так как до нее дошли слухи
о возмущении севастопольского гарнизона. Капитан II-го
ранга Писаревский, с целью ослабить это волнение,
собрал матросов после ужина и стал им читать о героях
русско-японской войны. Однако команда слушала его
плохо. Тем не менее, ночь прошла спокойно. 12-го ноября
на мачте в дивизии подняли позывные
«Очакова» и сигнал: «прислать
депутатов», то есть революционеры из
взбунтовавшихся воинских частей требовали от
«очаковцев» присоединиться к ним, прислав
своих депутатов. Это очень сильно взволновало команду,
которая по-своему истолковала этот сигнал, решив, что с
матросами флотской дивизии чинят расправу. Команда
потребовала направить де

Севастополь узнать, что там происходит. В
11 часов утра на мачте дивизии вновь подняли сигнал с
тем же призывом. Матросы Декунин, Чураев и Гладков
стали кричать, что надо ответить на позывные дивизии и
послать в нее депутатов, что «там режут
людей». Все попытки лейтенанта Винокурова
воздействовать на команду успеха не имели. Тогда
старший офицер разрешил послать двух депутатов в
дивизию. Для этого матросы выбрали Гладкова и Декунина,
вместе с мичманом Городысским отправились в дивизию. Во
флотской дивизии они никого не нашли и пошли в
Брестский полк, где в этот момент происходил митинг. По
дороге в полк они встретили ехавшего на извозчике
арестованного мятежными матросами коменданта крепости.
Шедшая вокруг повозки толпа кричала: «своим
судом!». На митинге в полку депутаты увидели
большое количество матросов и солдат.[6] Там были выдвинуты и требования
матросов и солдат, в основном сводившиеся к улучшению
условий прохождения службы, амнистии для политических
заключенных матросов и солдат, вежливое обращение с
нижними чинами, увеличение жалования, отмена смертной
казни и так далее.

Гладков и Декунин переговорили с матросами, узнали их
требования и, убедившись, что ничего плохого с ними не
происходит, вернулись на крейсер. [7]

Команда стала успокаиваться, но часть матросов продолжали
ее волновать, требуя немедленного исполнения требований.
Матрос Чураев прямо заявил лейтенанту Винокурову, что он
убежденный социалист и что на флоте много таких, как он. В
17 часов был получен приказ командира: «Кто не
колеблясь стоит за Царя, пусть остается на корабле. Кто не
желает иметь Его или сомневается, то те могут сойти на
берег».[8]

Этот приказ был объявлен утром 13-го ноября после поднятия
флага. На вопрос капитана II-го ранга Соколовского:
«Кто за Царя?», команда ответила:
«все!», а на приказ выйти вперед тем, кто за
мятеж, не вышел ни один человек. Тем не менее, глухое
волнение среди команды продолжалось. В то же время на
«Очаков» с другого корабля эскадры приехал
офицер, который сказал, что если «Очаков» еще
раз ответит на сигналы мятежников из гарнизона, то по нему
будут стрелять. На это матрос Чураев ответил: «Ну
что ж, пусть стреляют».

Матросы решили продолжить сноситься с берегом. Около 14
часов 13-го ноября, на «Очаков» приехали с
берега два депутата. Командир «Очакова»
попытался не дать им встретиться с матросами. но команда
его не слушала. Депутаты сказали матросам, что на стороне
восстания весь Брестский полк, крепостная артиллерия,
Белостокский полк и другие воинские подразделения. Это
было сильным преувеличением, но оно на команду
подействовало. Депутаты сказали матросам, что они должны
поддержать восставших. Команда ответила утвердительно.
Тогда офицеры решили покинуть крейсер, что они и сделали,
переехав на крейсер «Ростислав». После спуска
флага, на «Очаков» приехал капитан I-го ранга
Сапсай с флаг-офицером. Сапсай держал перед командой
«Очакова» речь, убеждая ее прекратить мятеж. В
конце речи Сапсай потребовал, что бы те, «кто
хочет служить верой и правдой Государю Императору вышли
вперед». Вновь, как и в первый раз, вперед вышла
вся команда.[9] Тогда Сапсай потребовал, чтобы
были выданы те, кто не хочет служить дальше. Команда
ответила, что служить хотят все. Но в то же время,
кто-то из команды спросил: «А как наши
требования?» Сапсай ответил, что они будут
направлены в Петербург и там рассмотрены. Матросы
просили Сапсая, чтобы офицеры вернулись на крейсер.
Сапсай сказал, что офицеры вернуться только в том
случае, если команда даст честное слово не участвовать
в мятеже и слушаться своих офицеров. Матросы обещали.
Окрыленный Сапсай поехал на «Ростислав» и
сказал офицерам, что они могут возвращаться. Офицеры
вернулись и потребовали от матросов сдать бойки от
орудий. Команда уже хотела вернуть бойки, когда
какой-то человек отчаянно крикнул: «Оружия не
отдавать – ловушка!». Матросы
отказались отдавать бойки, и офицеры вновь уехали на
«Ростислав».

Как только офицеры вторично покинули
крейсер, перед матросами выступил кондуктор Частнин,
который сказал, что он уже 10 лет как «поклонник
идей свободы» и предложил свое руководство, на
что получил согласие команды.

Тем временем, офицеры, надеясь успокоить команды эскадры,
решили направить со всех ее кораблей депутатов в мятежный
Севастополь. Это было безусловной ошибкой, так как
свидетельствовало о слабости офицеров, которые как бы
разрешали начать переговоры с бунтовщиками. В 8 часов утра
14-го ноября депутаты вышли на пристань. Но перед тем, как
идти в гарнизон, они решили сначала пойти к Шмидту, чтобы
спросить у него совета. Этот момент чрезвычайно интересен:
кто-то таким образом умело пропагандировал Шмидта, иначе
трудно объяснить почему матросы пошли именно к нему за
советом?

Депутаты отправились на квартиру Шмидта. Тот встретил их
очень приветливо. Прочитав требования матросов, Шмидт
разразился длинной речью с критикой существующего в России
государственного строя, говорил о необходимости
Учредительного собрания, в противном случае Россия
погибнет. Таким образом, он умело подменил наивные и, в
целом, не существенные требования матросов, политической
программой революционных партий. К тому же Шмидт заявил,
что он – социалист и что надо искать офицеров,
симпатизирующих революции, из них выбрать командиров, а
остальных арестовать. Когда все команды примкнут к
восстанию, он возглавит флот и пошлет Государю Императору
телеграмму, в которой объявит, что флот перешел на сторону
революции. Однако как только депутаты ушли от него, Шмидт,
переодевшись в форму капитана II-го ранга, поехал на
«Очаков» и заявил команде: «Я приехал
к вам, так как офицеры от вас съехали и поэтому вступаю в
командование вами, а также всем Черноморским флотом.
Завтра я подпишу об этом сигнал. Москва и весь русский
народ со мною согласны. Одесса и Ялта дадут нам все
необходимое для всего флота, который завтра примкнет к
нам, а также крепость и войска, по условному сигналу
подъемом красного флага, который я подыму завтра в 8 часов
утра».[10] Команда покрыла
речь Шмидта громовым «ура!»

Трудно сказать, верил ли сам Шмидт в то, что говорил.
Скорее всего он об этом не думал, а действовал под
впечатлением момента. В очерке Ф. Зинько о Шмидте
говорится: «Экзальтированный, пораженный величием
открывающихся перед ним целей, Шмидт не столько руководил
событиями, сколько вдохновлялся ими».[11]

Но несмотря на экзальтацию, Шмидт явил себя как
расчетливый, хитрый и двоедушный человек. Когда на крейсер
прибыл капитан II-го ранга Данилевский, Шмидт принял его в
капитанской каюте и сказал, что он прибыл на крейсер с
целью повлиять на команду, что главная его задача
успокоить ее и вернуть крейсер в нормально состояние.
Шмидт заявил, также что считает пропаганду в военное время
очень опасной. Данилевский вернулся на
«Ростислав» в полной уверенности, что
«Очаков» в надежных руках.

Однако уже в 18⁰⁰в гарнизоне состоялось
заседание депутатов, на котором выступил Шмидт. Шмидт
вновь заявил, что он социалист по убеждениям, что нужно
требовать созыва Учредительного собрания. Он призвал ко
всеобщему восстанию в армии и на флоте. Далее Шмидт
сказал, что необходимо захватить «Ростислав».
Для этого он предложил следующий план: он, Шмидт,
пробравшись на «Ростислав», арестует адмирала,
затем от его имени даст команду всем офицерам собраться в
адмиральской каюте, где также их всех арестует.

Тем временем, на сторону восстания перешли контр-миноносец
«Свирепый» и три номерных миноносца, которые
были отведены в подчинение Шмидту, который вечером
вернулся на «Очаков», захватив с собой своего
16-летнего сына Евгения. Около 6-ти часов утра на
«Очаков» были привезены арестованные в
гарнизоне офицеры с крейсера «Гридень» и
миноносца «Заветный». Эти офицеры поехали в
гарнизон за провизией, где и были схвачены мятежниками.
Среди них был также генерал-майор Сапецкий. Шмидт приказал
разместить арестованных по каютам. Затем по его приказу
был захвачен пассажирский пароход «Пушкин».
Шмидт распорядился всех пассажиров собрать на палубе
«Очакова», что и было сделано. На восходе
солнца он в присутствии команды и захваченных пассажиров,
поднял над «Очаковом» красный флаг. При этом,
Шмидт дал сигнал: «Командую флотом –
Шмидт». Интересно, что во время поднятия
красного флага, оркестр играл «Боже, Царя
храни!». Этим он хотел привлечь на свою сторону
другие суда эскадры, успокоить офицеров и матросов других
кораблей, убедив их, что он не мятежник. Однако те
безразлично отнеслись к этому сигналу.

Увидев, что на других судах не подымаются красные флаги,
Шмидт отправился на миноносец «Свирепый» и
стал в рупор призывать матросов других судов переходить на
его сторону, так как «с ним Бог, Царь и весь
русский народ».[12] Ответом ему было
гробовое молчание остальных судов.

Тогда Шмидт с группой вооруженных матросов прибыл на
транспорт «Прут», где содержались арестованные
моряки с броненосца «Потемкина». Офицер
«Прута» принял Шмидта и его людей за караул,
прибывший забрать очередную партию заключенных. Войдя на
судно, Шмидт немедленно арестовал офицера и освободил
заключенных, доставив их всех на «Очаков», где
их встретили криками «ура!» В этот момент на
«Очаков» прибыли ничего не подозревающие
офицеры: командир «Прута» капитан I-го ранга
Радецкий и сопровождающие его лица. Их немедленно
арестовали и разместили по каютам.

Тем временем, Шмидт все больше убеждался в провале своих
планов. Когда он следовал с «Прута» на
«Очаков», ему кричали со
«Свирепого»: «Мы служим Царю и
Отечеству, а ты, разбойник, заставляешь себе
служить!»[13]

Шмидт приказал отпустить пассажиров с
«Пушкина», так как они ему были больше не
нужны. К его удивлению, двое из них, студенты, отказались
покидать корабль и примкнули к восстанию.

Убедившись, что мятеж не получает поддержки со стороны
остальных судов, Шмидт сбросил маску и принялся
действовать как заправский террорист и революционер:
«Я имею много пленных офицеров, то есть
заложников», – послал он сигнал всем
судам. Ответа вновь не последовало. Тогда Шмидт решил
захватить броненосец «Пантелеймон», бывший
«Потемкин», что ему и удалось сделать.
Арестовав всех офицеров, он выступил перед ними с речью:
«Здесь, – говорил он, – в
Севастополе, собраны лучшие революционные силы. Меня
поддерживает весь свет. (…) Ялта даром снабжает
меня провизией. Ни одна из обещанных свобод не
осуществлена до сих пор. Государственная Дума – это
пощечина для нас. Теперь я решил действовать, опираясь на
войска, флот и крепость, которые мне все верны. Я потребую
от Царя немедленного созыва Учредительного собрания. В
случае отказа, я отрежу Крым, пошлю своих саперов
построить батареи на Перекопском перешейке, и тогда,
опираясь на Россию, которая меня поддержит всеобщей
забастовкой, буду требовать, просить я уже устал,
выполнение условий от Царя. Крымский полуостров образует
за это время республику, в которой я буду президентом и
командующим Черноморским флотом. Царь мне нужен потому,
что без него темная масса за мной не пойдет. Мне мешают
казаки, поэтому я объявил, что за каждый удар нагайкой я
буду вешать по очереди одного из вас, и моих заложников,
которых у меня до ста человек. Когда казаки мне будут
выданы, то я заключу их в трюме «Очакова»,
«Прута» и «Днестра» и отвезу в
Одессу, где будет устроен народный праздник. Казаки будут
выставлены у позорного столба и каждый сможет высказывать
им в лицо всю гнусность их поведения. В матросские
требования я включил экономические нужды, так как знал,
что без этого они за мной не пойдут, но я и депутаты
матросы смеялись над ними. Для меня единственная цель
– требования политические».[14]

Здесь Шмидт как всегда выдает желаемое за действительное.
Ни о какой сколько-нибудь существенной помощи мятежникам
ни со стороны Ялты, ни со стороны Крыма, а тем более всей
России и «всего света», речи не шло. Наоборот,
к Севастополю двигался генерал Меллер-Закомельский с
верными частями, остальные корабли Черноморской эскадры
сохраняли полную верность правительству. Шмидт не мог не
понимать, что часы его иллюзорной власти неминуемо
сочтены. И он шел ва-банк, фантазируя о республике,
отделении Крыма, своем президентстве и так далее. Скорее
он убеждал в своем могуществе не пленных офицеров, а
самого себя. Его мысли принимают порой
болезненно-горячечный оборот: «Я буду требовать,
просить я уже устал, выполнения условий от
Царя…». У кого и что просил когда-либо
Шмидт? Но главное в этих словах другое: Царь, унижено
выполняющий условия Шмидта, – вот о чем мечтал
первый «красный адмирал»!

Но не надо думать, что Шмидт был невменяем и действовал в
полубреду. Нет, его методы и тактика абсолютно продуманы:
вешать заложников, своих товарищей офицеров, прикрываясь
матросами для своих амбициозных целей, обманывать их,
смеяться над их наивностью и доверчивостью, подставлять их
во имя своей гордыни под преступление, за которое грозила
смертная казнь, планировать расправы над казаками –
все это хорошо знакомые методы и тактика террористов всех
времен и народов, и Шмидт действовал как террорист.

Но как и всякий террорист, как бы удачлив он ни был, Шмидт
был обречен. Положение его ухудшалось с каждой минутой. В
Севастополь вошел генерал Меллер-Закомельский, который
быстро покончил с мятежом. Береговая артиллерия
севастопольской крепости открыла огонь по
«Очакову», который вместе с присоединившимися
к нему «Свирепым», «Прутом» и
«Пантелеймоном», был окружен верными Царю
кораблями. По мятежным кораблям изо всех орудий был открыт
ураганный огонь. «Свирепый» пытался отвечать
ответным огнем, но он был подавлен, и корабль потерял
управление. Команда «Свирепого» бросилась в
воду. «Прут» и «Пантелеймон» после
первых же выстрелов спустили красные флаги.

Между тем на «Очакове» Шмидт полностью утратил
хладнокровие. Он кричал, что перевешает всех офицеров,
если не прекратится огонь. Потом сказал: «иду
принимать смерть». Но в этот момент по
«Очакову» стали бить все башенные орудия
«Ростислава», «Терца» и
«Памяти Азова», а также береговая артиллерия
крепости. Команда «Очакова» бросилась в воду.
Одним из первых бежал лейтенант Шмидт. Это было вызвано не
его трусостью: просто, как и всякий революционер, он счел
нецелесообразным принимать «глупую» смерть на
обреченном крейсере. Его и его сына, подобрал миноносец
№270. Через несколько минут, посланный с
«Ростислава» катер доставил Шмидта на
броненосец. «Очаков» поднял белый флаг.

Шмидта и его подельщиков судил черноморский военно-морской
суд под председательством адмирала Чухнина, который в
марте 1906 года приговорил Шмидта к смертной казни через
повешение, которое потом было заменено расстрелом.
Матросов Гладкова, Частника и Антоненко суд приговорил к
расстрелу. 6 марта 1906 года приговоры были приведены в
исполнение.

Выступая на суде Шмидт сказал: «Позади за спиной
у меня останутся народные страдания и потрясения пережитых
лет. А впереди я вижу молодую, обновленную, счастливую
Россию».[15]

Насчет первого Шмидт был абсолютно прав: за его спиной
остались страдания людей и потрясения. Но что касается
«молодой, обновленной и счастливой
России», то Шмидту не суждено было узнать, как
глубоко он ошибался. Через 10 лет после расстрела Шмидта,
его сын, молодой юнкер Е. П. Шмидт, добровольцем ушел на
фронт и геройски воевал «За Веру, Царя и
Отечество». В 1917 году он категорически не принял
Октябрьский переворот и ушел в Белую армию. Прошел весь ее
путь от Добровольческой армии до крымской эпопеи барона
Врангеля. В 1921 году пароход увез Евгения Шмидта за
границу от севастопольской пристани, с тех мест, где в
1905 году его отец помогал тем, кто сейчас поработил его
Родину и гнал его самого на чужбину. «За что ты
погиб, отец? – спрашивал его в изданной
заграницей книге Евгений Шмидт. – Неужели для
того, чтобы твой сын увидел, как рушатся устои
тысячелетнего государства, расшатанные подлыми руками
наемных убийц, растлителей своего
народа?».[16]

В этом горьком вопросе сына «красного
адмирала» заключается главное поражение лейтенанта
Шмидта.

[1] «Прометей», т. 8, М.
1971 г.

[2] там же.

[3] «Корабли-герои», с.
95.

[4] РГА ВМФ, ф.1025, о.2, д. 40.

[5] РГА ВМФ, ф. 1025, о.2, д. 40.

[6] РГА ВМФ, ф. 1025, о.2, д. 40.

[7] РГА ВМФ, ф. 1025, о.2, д.40.

[8] РГА ВМФ, ф. 1025, о.2, д. 40.

[9] РГА ВМФ, ф. 1025, о.2, д. 45.

[10] РГА ВМФ, ф. 1025, о.2., д. 45.

[11] «Прометей», т. 8,
1971.

[12] РГА ВМФ, ф. 11025, о.2, д.40.

[13] РГА ВМФ, ф. 1025, о.2, д. 40.

[14] РГА ВМФ. Ф. 1025, о. 2, д. 40.

[15]
«Корабли-герои», с. 96.

[16] «Красный адмирал»